В чеченском суде впервые за долгое время подсудимые рассказывают о пытках

В чеченском суде происходит невероятное. Впервые за долгое время подсудимые открыто рассказывают о пережитых пытках, родители бесстрашно заступаются за своих сыновей, пишет "Новая газета".

17 декабря прошлого года в Грозном произошло странное ЧП. По официальной версии, группа молодых людей, ассоциированных с запрещенным в России "Исламским государством", напала на сотрудников правоохранительных органов и была уничтожена. К этой официальной версии есть много вопросов — ​мы доподлинно не знаем, что на самом деле случилось в тот день. Расследование данного преступления совершенно непрозрачно. Хотя его последствия стали трагическими для всей республики.

Сразу после 17 декабря в Чечне начались массовые "веерные" задержания. Сначала были задержаны все, кто контактировал с нападавшими. Затем их знакомые, затем знакомые знакомых и так далее. По нашей информации, всего задержаниям подверглись порядка 200 человек. Минимум 27 из них были предположительно расстреляны в ночь с 25 на 26 января 2017 года на территории полка ПСПП им. Ахмада Кадырова.

Большей же части задержанных спустя какое-то время предъявили обвинение в покушении на преступление — ​"выражении намерения уйти в Сирию". В основном эти дела рассматриваются в особом порядке — ​т.е. с признанием подсудимыми своей вины.

Вот уже почти четыре месяца Следственный комитет по СКФО ведет проверку информации о внесудебных казнях, которую передала следователям "Новая газета". До последнего времени в рамках этой проверки даже не были опрошены родственники бесследно пропавших людей. А сами мертвые за себя не скажут.

Но случилось то, чего трудно было ожидать — ​заговорили задержанные, которые выжили после массовых рейдов и в отношении которых ныне идут судебные процессы по "террористическим" статьям.

Так, на минувшей неделе в суде выступили Магомед Тарамов (1996 г.р.) и Джамалай Тазбиев (1998 г.р.), обвиняемые в приготовлении к участию в незаконном вооруженном формировании. На процессе творится небывалое: поселок Красная Турбина, окраина Грозного, массово поддержал Магомеда и Джамалая. Прежде механизм общественного порицания работал безотказно: родственники признавали виновность своего задержанного сына (брата, мужа), отрекаясь от него. Но в этом процессе в небольшой зал Старопромысловского районного суда, где слушается дело, набивается столько народа, что приставы уже заводили разговор об ограничении доступа на заседания. Кажется, мы наблюдаем историческое событие: чеченцы демонстрируют массовое неподчинение генеральной линии.

События внутри Чечни перестают быть личным делом самой Чечни.

Пешком до Сирии

Магомеда Тарамова и Джамалая Тазбиева задержали вечером 27 января. Прямо из дома их отвезли в РОВД Старопромысловского района.

Магомед Тазбиев, дядя Джамалая, рассказывает: "Я забеспокоился, я сказал им, что поеду с Джамалаем в РОВД. Я приехал, но меня внутрь не пустили. А на следующий день начальник РОВД мне сказал: "Не переживай, их выходные подержат, для профилактики, и отпустят".

27 января была пятница. А спустя два дня, 29 января, в городе Шали постовые полицейские попытались остановить машину, и из машины была открыта стрельба. Двое сотрудников полиции были убиты; трое нападавших уничтожены на месте.

В этом свете к понедельнику, 30 января, никакой речи об освобождении задержанных в пятницу Тарамова и Тазбиева уже не шло. Сразу от нескольких людей в Чечне я слышала, будто бы Рамзан Кадыров после происшествия в Шали отдал приказ брать каждого, кто хоть в малейшей степени связан с "шайтанами" — ​участниками НВФ. "Пусть они ему хоть даже приснились".

Около двух месяцев Тарамов и Тазбиев незаконно содержались в здании Старопромысловского РОВД. 22 февраля их привезли домой — ​на "осмотр места происшествия". Сфотографировали каждого в своей комнате, рядом с кроватью, на которой он спит, рядом с домом, рядом с лавочкой, на которой тусуется местная молодежь. Оба, как следует из протокола, дали идентичные пояснения: именно здесь они и "вынашивали планы".

Обвинение Тазбиеву и Тарамову было предъявлено лишь 14 марта 2017 года. Согласно его фабуле, с 10 по 15 июня 2016 года каждый из них, самостоятельно, начал задумываться о поездке в Сирию с целью участия в войне на стороне НВФ. Обсудив итоги раздумий, они приняли решение идти туда пешком через Грузию и Турцию. Иногда — ​ехать на попутках. По версии следствия, в течение ровно шести дней (25–30 июня 2016 года) Тазбиев и Тарамов откладывали на это путешествие деньги, которые родители давали им на карманные расходы. Однако связавшись через знакомого с сирийскими боевиками, они якобы решили с отъездом повременить, "так как в тот момент это было небезопасно". С тех пор, вплоть до 8 февраля, они занимались тем, что "просматривали новости и политическую обстановку в Сирии, анализировали деятельность участников НВФ на ее территории". Но вот 8 февраля оперуполномоченный отдела полиции № 3 Алексей Храмов, будто бы в рамках проведения доследственной проверки в отношении других лиц, каким-то образом установил возможную причастность к тому делу Тазбиева и Тарамова и вызвал обоих к себе.

Оба подсудимых отрицают это событие, говорят, что у следователя не были, поскольку на тот момент они были задержаны и пребывали в здании Старопромысловского РОВД. Очевидно, пытаясь как-то легализовать Тазбиева и Тарамова, опер Храмов без их участия составил этот рапорт. Это универсальная схема — ​другим подсудимым тоже "подбирают" преступления, будто бы совершенные ими уже в тот момент, когда они находились в застенках. Вот и опер Храмов написал, что в ходе опроса оба они как на духу сообщили ему о том, что "вынашивают планы" насчет Сирии. И будто бы, выявив таким образом совершенное Тазбиевым и Тарамовым преступление, он и написал рапорт в СК.

Тазбиеву и Тарамову было предъявлено обвинение по ч. 1 ст. 30 и ч. 2. ст. 208 УК РФ — ​"приготовление к участию на территории иностранного государства в вооруженном формировании, не предусмотренном в законодательстве этого государства, в целях, противоречащих интересам РФ". Оба они признали свою вину. Суд обещал быть стремительным, исход — ​закономерным. Однако в какой-то момент все пошло иначе, чем обычно. Родственники в нарушение традиции молчания, ставшей за последние годы фундаментом для беспредела в Чечне, отказались признавать их виноватыми. Уперлись всем селом. Наняли своих адвокатов вместо назначенных. Адвокаты Владимир Рудковский и Хава Ахмадова обнаружили в деле огромное количество процессуальных нестыковок и выяснили главное: Магомед и Джамалай после задержания были подвергнуты пыткам, вследствие чего и признали свою вину.

Красная Турбина

Это такая улица на окраине Грозного, по имени которой называется весь поселочек, где-то около 50 домов. Может, по географическим причинам — ​горы далеко, кругом равнина, не спрячешься — ​у Красной Турбины сложились особые отношения с российской государственностью. Со времен Екатерины, раскидавшей казачьи станицы по другому берегу Терека, аккурат напротив чеченских аулов, здешним жителям приходилось находить общий язык с казаками. Во время "чеченских войн" в Красную Турбину не заходили боевики, она держала круговую оборону. Здесь и по сей день живет много военнослужащих.

Салман Тарамов, отец подсудимого Магомеда, — ​майор спецназа ГРУ. На пенсию вышел лишь в прошлом году, по военной травме. Его биография — ​мечта патриота. Тут и Ливан, и Грузия, и Крым. Боевые награды… И вот сына взяли.

Салам, прямой мужик, у которого даже дома армейский порядок, говорит про принципы воспитания сына:

— Он у меня ни влево, ни вправо уклониться не мог, только прямо ходил. Шаг в сторону — ​я бы ему сам ноги переломал. Хотел его тоже в часть устроить, в Сирию чтобы командировка у него была. А вон как получилось…

Магомед Тарамов, насколько я могу судить, глядя на него сейчас — ​сидящим за решеткой, вырос очень похожим на отца. Прямой, несомневающийся. Спортсмен.

Джамалай Тазбиев — ​совсем из другого теста, музыкант, лауреат многочисленных конкурсов, даже грант мэра Грозного он получил. И вся семья у него — ​городская интеллигенция. Мать — ​врач-акушер, дядя — ​в университете преподавал. Отец Джамалая не воспитывал.

— Хороший, послушный мальчик он у нас, — ​рассказывает дядя Магомед Тазбиев. — ​У меня отец — ​дед его — ​лежит с болезнью Паркинсона. Ему нужен постоянный уход. И вот Джамалай целыми днями сидел с ним. А когда не сидел — ​по хозяйству. Корова, телка, бычок у нас. Куры. Одно у него есть — ​темноты боится. Всегда первый под одеяло залезет — ​чтобы потом только бабка свет выключила.

В день судебного заседания у ворот дома Тарамовых собирается толпа народа. Другие подъезжают прямо к суду.

Соседи, которых следствие привлекло в качестве понятых, пришли в суд свидетелями — ​хотят рассказать, как проходил осмотр, в ходе которого Тарамов и Тазбиев рассказали, как "вынашивали планы".

— Я просто проходил мимо, а мне сказали: "Иди сюда, надо сфотографироваться", — ​говорит Ахмед Сусуркаев. — ​И им тоже просто говорили: встань сюда, покажи вот так руками: на кровать, на лавочку. И они показывали. Потом повезли их в миграционную службу. Они там тоже руками показали. Не было такого, чтобы парни что-то про Сирию рассказывали, в чем-то признавались. А в протоколе получилось, будто они рассказывали: вот здесь, мол, хотели получить загранпаспорт, чтобы с ним уехать, вот здесь — ​замышляли преступление.

Как рассказал мне Сусуркаев, его потом неоднократно вызывали в СК, раз за разом просили подписать новую версию протоколов осмотра. "А я их и не читал". Позже, когда выяснилось, что Джамалай и Магомед взяли на себя все смертные грехи, Ахмед Сусуркаев и второй понятой, Дени Байсултанов, приняли решение пойти в суд и там рассказать, как все было на самом деле.

Это поведение совершенно невероятное для нынешней Чечни, где возмущаться, когда тебя, твоих близких, твоих соседей ломают, — ​не просто не принято. Это табу. "Извинения перед Кадыровым" — ​это уже отдельный жанр, в интернете полно таких роликов: люди, которые осмелились сказать о преступлениях чеченских силовиков или злоупотреблениях чиновников, спустя короткое время меняют точку зрения, затравленно извиняясь на камеру.

Я видела и бумажные обращения родственников похищенных, они преисполнены униженных формулировок. "Глубокоуважаемый Рамзан Ахматович, мы стыдимся этого обращения к Вам, поскольку наша семья всецело виновата в том, что случилось с нашим сыном и братом. Это мы не смогли предотвратить причин его задержания и теперь просим Вас оказать помощь в справедливом и законном рассмотрении его дела".

От родственников, попавших "в разработку", чеченцы отрекаются стремительнее, чем семьи "врагов народа" от своих близких в 37-м году. Но горе народа в том, что сегодня попасть под каток может любой: за пьяное ли вождение, за наркотики, за сексуальную ориентацию или вот так — ​за "вынашиваемые намерения". Никто не может быть уверен в том, что конкретно в его семью завтра не придут люди в черных костюмах с нашивками "СОБР". И защищаться никто не имеет права. А Красная Турбина взяла и нарушила эту установку — ​она защищается.

В суде ко мне подходит пожилой человек:

— Вы из "Новой газеты"? Запишите: я их родственник, Хамзат Магомадов меня зовут. Я вас очччень хорошо знаю, еще по первой войне, — ​говорит он, в чеченской манере для убедительности напирая на "ч". — ​Мы с Вячеславом Измайловым работали вместе по пленным. Я намерен выступить свидетелем, подтвердить, что ребят забрали из дома 27 января. Я в тот день к начальнику РОВД ходил.

В суде завершено оглашение обвинительного заключения, и теперь сторона защиты выражает свое отношение к нему:

— Обвинительное заключение непонятно не только моим подзащитным, но и нам, квалифицированным юристам, — ​говорит адвокат Рутковский. — ​Вот в нем указано: "Идейная база НВФ основывается на воинствующем исламизме, предполагающем необходимость борьбы "джихада", за создание "всемирного Халифата", установление радикальных исламских порядков". Но где объяснение всех этих понятий, и как все это связано с моими подзащитными?

— Готовиться надо было лучше, — ​бросает с места прокурор Идрис Асабаев. — ​Поговорили бы с нашими имамами…

— Обвинительное заключение переполнено общими страшными формулировками, смысл которых никак не раскрывается. В вину моим подзащитным ставится то, что они видели в сети новости, касающиеся сирийских событий. Но и вы все видели, прямо по Первому каналу! И вот на основании этого вы предлагаете посадить этих людей на 15 лет.

— Они совершили преступление! — ​выкрикивает прокурор Асабаев. Судья Ваха Минцаев смягчает накал страстей:

— Уважаемый прокурор, пока они еще не преступники, они только обвиняются в совершении преступления.

В какой-то момент выясняется, что на процессе присутствует пресса — ​то есть я. "Кто вы, откуда?" — ​вежливо, даже дружелюбно интересуется судья, но прокурор рвется в бой:

— Почему заранее вы не представились суду?

Однако судья, очевидно, совсем не настроен на конфликт. "Садитесь, пожалуйста", — ​говорит он мне и возвращает слово защите.

О чем не принято говорить вслух

Адвокат Рутковский проходится по имеющимся в деле доказательствам. Вот откуда, например, в обвинительном заключении взялись пассажи про "воинствующий ислам" и "свержение режима Башара Асада"? А они взялись из справки за подписью директора главного разведуправления Сирийской Арабской Республики бригадного генерала Зияба Зейтуна, еще в 2014 году подготовленной в ответ на соответствующий запрос главы ФСБ РФ, "его превосходительства" генерал-лейтенанта (ныне генерала армии) Александра Бортникова. Эта аналитическая справка, подготовленная много лет назад, присутствует в деле в качестве доказательства вины Тарамова и Тазбиева. Также к делу приобщен "Договор о дружбе и сотрудничестве между СССР и Сирийской Арабской Республикой", подписанный в 1980 году.

Из более актуальных документов в деле присутствуют идентичные и крайне сухие справки из центра по противодействию экстремизму (ЦПЭ МВД по ЧР). Согласно этим справкам, Тарамов и Тазбиев "вынашивали намерения выехать за пределы Российской Федерации на территорию Сирийской Арабской Республики с целью вступления в состав НВФ". И все. Больше ничего не говорится в справках. Ни детализации звонков, ни переписки, ни прослушек, ни каких-либо других объективных подтверждений вины Тарамова и Тазбиева в деле нет. Есть только их признания, но о том, как они были получены, подсудимые открыто рассказали в суде. Это слышал прокурор, это слышал судья. Это слышали жители Красной Турбины, собравшиеся на процесс.

Сначала по-чеченски, с помощью переводчика, медленно, потупив глаза, о случившемся после задержания рассказывает Джамалай Тазбиев. Перевод крайне скуп и, как я понимаю, стеснителен: переводчик — ​школьная учительница русского языка. Адвокаты нервничают. В какой-то момент из зала выводят старшую сестру Джамалая, которая и без переводчиков все понимает. У нее истерика.

Магомед Тарамов говорит уже на русском, лишь иногда спотыкаясь о самые обычные фразы. Судья Минцаев внимательно слушает его, иногда помогая подбирать слова.

— Из здания РОВД нас повезли в ОМОН. Из машины вывели, закрыв нам головы одеждой. Подняли на третий этаж. Сказали: "Лучше признайся". Потом в комнату зашел начальник: высокий, толстенький, со смуглым лицом. "Твое имя назвали твои друзья", — ​сказал. Ну а их били, как они могли не назвать хоть какое-то имя? Стали бить меня. Положили на койку, прижали руки и ноги и били железной дубинкой, сначала вот здесь — ​Магомед проводит руками по бедрам. — А потом перевернули. "Будем бить, пока не признаешься". Потом принесли машинку с током и надели…

— … пакет на голову, — ​помогает судья.

— Да, на голову. Били током. Мне стало плохо. Потом я очнулся. 5–6 дней все это продолжалось. Потом они привели парня. Он был весь в крови. Сказали: "Это он показал на тебя, бей его". Они грязные такие вещи говорили… Я заплакал.

Один из конвойных сокрушенно качает головой, другой ключом упорно вычищает невидимую грязь из затвора Калашникова.

После процесса в коридорах суда я снова сталкиваюсь с судьей. "Ну и какие у вас впечатления от нашего процесса?" — ​серьезно и спокойно спрашивает он меня. Я понимаю, что это вопрос риторический, ответа не требующий.

Цена прощения замминистра Алаудинова

У дела Тарамова — ​Тазбиева, вообще говоря, непростая судьба. Зампрокурора Старопромысловского района Сергей Шпитько отказался утверждать обвинительное заключение, вернув дело следствию. Замруководителя СК по Старопромысловскому району Сурхо Магомадов добился утверждения обвинительного заключения через республиканскую прокуратуру.

Известно, что всех задержанных в декабре 2016-го — ​январе 2017-го проверяла ФСБ. 208-я статья — ​это как раз их подследственность, и если бы у ФСБ были бы к Тазбиеву и Тарамову вопросы, то они и дальше проходили бы по линии спецслужб. Но как случилось, что дело Тазбиева — ​Тарамова через простого полицейского опера попало в СК?

Вероятно, это связано с тем, что ФСБ не нашла, что им реально можно вменить. А для полиции Чеченской Республики это было не важно. Полиция решала за счет таких дел свои конкретные задачи.

Среди погибших в той самой перестрелке, случившейся 17 декабря 2016 года, после которой по республике началась масштабная зачистка, был некий Ибрагим Мажаев 1996 года рождения. Ибрагим Мажаев — ​брат Саида Мажаева, известного в республике сирийского "возвращенца". В прошлом участник НВФ в Сирии, Саид Мажаев, вернувшийся в Чечню в 2014 году, был приговорен к недолгому тюремному заключению. После освобождения замминистра МВД ЧР Апти Алаудинов и член СПЧ при главе Чечни Хеда Саратова начали активно привлекать его к профилактической работе с молодежью. Его вывозили на многочисленные встречи с населением, где он выступал с контрпропагандой против ИГИЛ.

За несколько недель до 17 декабря мать Саида Мажаева обратилась к Апти Алаудинову с проблемой: младший брат Саида Ибрагим "сбился с пути". Алаудинов и с ним провел "профилактику".

17 декабря Ибрагим принял участие в нападении на полицейского и был убит.

"Новая" писала о том, что после случившегося Рамзан Кадыров пришел в бешенство. Были даже разговоры о том, что Апти Алаудинов уволен (однако уцелел на должности). Очевидно, что после таких событий перед Алаудиновым стояла первоочередная задача: любыми средствами реабилитироваться в глазах лидера нации.

После декабрьских нападений именно МВД по ЧР играло первую скрипку в волне репрессий и казней, прокатившихся по Чечне.

Ольга Боброва, "Новая газета"