Белорусы снимают дом для сбежавших от войны и репрессий. Им всем нужна помощь

Перед самым Новым годом в двери двухэтажного коттеджа в одном из спальных районов Варшавы постучал боец полка Калиновского. Хотел переночевать — и его впустили. С условием, что калиновец на один вечер станет Дедом Морозом.

Этот дом — шелтер, где уже год предлагают бесплатное жильё для белорусов и украинцев. В основном здесь живут мамы с детьми, которые сбежали от войны или репрессий. Но в одной комнатке на четыре кровати на первом этаже могут ненадолго остановиться и мужчины.

— И вот такой у нас был Новый год. Директор шелтера — Баба Яга. Директор по коммуникациям — кикимора. И калиновец — Дед Мороз. Нормальный белорусский Новый год, — рассказывает администратор шелтера Анна Федоронок.

Аренду дома — около 2,5 тыс. евро в месяц — уже год оплачивает белорусская диаспора в Италии. Этих денег хватит ещё на полгода. С финансированием спустя год войны становится всё сложнее, а людей, которым нужна помощь, меньше не становится.

— И ведь люди приезжают разные: у кого-то есть запасы, а у кого-то — 50 евро в кармане на всю семью. Да, крыша над головой — это важно, аренда в Польше очень высокая, но ведь нужно и чем-то питаться.

Раньше мы могли предложить эвакуировавшимся белорусам и украинцам продукты, сейчас нет денег даже на то, чтобы отремонтировать стиральную машинку. Смеюсь, что уже привыкла ходить с протянутой рукой — ведь не для себя.

В шелтере можно жить до трёх месяцев. За это время постояльцев просят найти работу и постоянное жильё, чтобы можно было устроить на их место другую семью. Прямо сейчас все места здесь заняты и в ближайшие три месяца не освободятся — люди только-только въехали. Кто-то — из оккупации. Кто-то — из Беларуси.
 

“Люди там просто выживают. На подножном корме. Кто что запас — тот тем и питается”

У входа с коляской, в которой лежит годовалый ребёнок, стоит молодая женщина.

— Из Херсонской области. Оккупация.

Это Марина [имя изменено]. Родители Марины остались в Украине — на оккупированной территории. Сама она выезжала из оккупации через Крым.

— Очень тяжело было. Ребёнку — год. Четыре дня в дороге. Но находиться там было уже невозможно.

Самое страшное? Склады с боеприпасами, которые растусованы совсем близко к домам. И нас никто не предупреждает, мол, сюда не ходить, здесь опасно.

В один из вечеров прилетело в склад, который был совсем рядом с нами. Всё начало взрываться. Следующим утром ребёнок проснулся — и не заговорил. До этого начинал балакать, говорил “мама” и “дай”. А тут — ничего. Он замкнулся, начал всего бояться. В тот день я начала собирать вещи.

Приехали. Сначала скитались, а потом нам дали телефон этого шелтера.

Марина приглашает нас в свою комнату. Анна, администратор шелтера, предлагает посидеть с её годовалым ребёнком, пока мы будем разговаривать.

— Ребёнок здесь улыбаться начал, — говорит Марина. — Мы же долгое время в подвале просидели. И поначалу для него все было удивительно. “Люди! Кто они такие?”

Знаете, мы все эти месяцы надеялись, что те, кто пришли в наш город, увидят, что никаких нацистов здесь нет. Что до них дойдёт. Дойдёт, что нужно другие шаги делать — не такие, какие они делают. Но вышло как вышло.

Пожилые родители Марины не захотели уезжать. Она разговаривает с нами анонимно, потому что боится за них.

— Как живётся в оккупации? Гривна обесценилась, и те пенсионеры, которые получают пенсию в гривнах, уже ничего не могут купить за неё. Обменный курс — “один к одному”. Начались проблемы с продуктами. Заходишь в магазин, а там пусто. Пустые полки. Начали выдавать килограмм сахара на человека. Я такое только по телевизору видела.

Мы стояли в очередях, потому что нам нужны были подгузники и продукты. Из Украины долгое время ничего не поступало — было невозможно ничего поставить. Значительно позже начались поставки через Крым — но там цены такие, что ничего себе нельзя позволить. И каждый день цены всё выше и выше. Тех денег, которые у людей лежали как “н-з”, теперь хватает только на то, чтобы выехать.

Люди там просто выживают. На подножном корме. Кто что запас — тот тем и питается. Большую ставку сейчас делают на то, что скоро начнутся огороды. Но у нас там линия фронта: сегодня посадишь, а завтра может прилететь. Живут надеждой.

Почему родители не захотели уехать с нами? Потому что в домах тех, кто уехал, не осталось ничего. Всё вынесли. Если люди когда-нибудь и вернутся домой, в лучшем случае их будут ждать стены. И родители боятся оставлять всё, что нажили.

Да и пенсионеры они. Всё оставить и с нуля начинать — это очень тяжело.
 

“Кто-то напишет такие слова, что заплачешь, а кто-то скажет, что мало дали”

“Не пить, мужиков не водить, курить на улице”, — смеётся Анна, когда мы просим рассказать о правилах жизни здесь. На кухне висит график уборки, если постояльцы хотят пригласить гостей, об этом нужно предупредить заранее.

— А из-за чего бывают конфликты? Общежитие — это очень сложно. У всех этих людей было свое жилье, а теперь они живут в общежитии. Общий санузел, общая посуда. Когда люди притираются друг к другу, становится проще, но сразу после заселения бывает непросто, — рассказывает Анна, которая, когда нужно, выполняет роль медиатора. Или любую другую роль.

— У нас в доме нет ни уборщицы, ни няни, ни психолога, ни сантехника, ни кастеляна. Я как Лукашенко здесь: и швец, и жнец, и на дуде играть. Постель выдать — моя работа, проверить, убрано ли в доме — тоже моя работа. Раздать почту, выслушать просьбы, обиды, жалобы, решить конфликт — все это делаю я.

А потом начинаются новые проблемы: оформить документы, открыть счёт в банке, найти школу для ребёнка.

— Меня знают в местной школе. Когда я в очередной раз туда прихожу, директор стонет: “Ох, пани Ганна, мест нету!” Я ему: “Ну пан, ну потшебно найти едно место. Ну едно!” Наши люди ведь часто приезжают, не зная ни слова по-польски, и им нужно помогать в решении всех этих проблем.

Прочитать, как жилось в шелтере постояльцам, можно в специально созданной для благодарностей книге.

— Люди разные: кто-то напишет такие слова, что будешь плакать, а кто-то скажет, что “мало дали”. Но благодарных людей, конечно, больше.
 

“Пусть твои дети тебе спасибо скажут — поедут в детдом”

— Самое страшное, чем они пугают — детдомом для детей.

Марта [имя изменено] — многодетная мама. Сейчас она живёт в одной из пяти комнаток коттеджа. В Беларуси она с семьёй строила собственный дом. Жили хорошо, поэтому когда в их семье начались обыски и задержания, соседи цикнули: “Вы что, плохо жили? Зачем вам это?”

Этой зимой Марте пришлось спешно собирать вещи и вместе с двумя детьми бежать из своего комфортного дома — в чужой дом.

— Конечно, страху мы натерпелись. Когда меня задержали по пути на одну из акций, была уверена, что не отпустят. Я себя тогда вела смело — может и не стоило так? Я говорила им: вы же тоже люди. Да, я выходила на акции. И за себя, и за вас выходила. Я для всех хотела лучшей жизни.

Но чувствуется, что с ними провели хорошую разъяснительную работу. “Это система, её не сломаешь”, “в мире всё так устроено”, “танки на границе лязгают гусеницами” — у всех одни и те же фразы. И ещё вопрос: “А чего тебе не хватало?”

А потом один из них узнал, что я ещё и за Украину. Тогда я услышала и “ты сейчас на семь лет уедешь”, и “пусть твои дети тебе спасибо скажут, когда поедут в детдом”.

Забилась в угол в том автозаке, решила — как будет, так будет. Могу только догадываться, что меня спасло, почему они меня тогда отпустили.

Перед нашим отъездом к дому постоянно подъезжали бусы, дежурили. Может, это и не к нам — но жить в таких нервных условиях невозможно. Так что в какой-то день мы за полтора часа собрали вещи и уехали.

За несколько месяцев до отъезда Марта связалась с Анной, так что когда окончательное решение — надо ехать — было принято, семью здесь уже ждали.

— Слава Богу, есть у нас крыша над головой, очень благодарны всем, кто связан с этим шелтером. Самое важное — здесь мы можем поговорить друг с другом. Одному очень сложно. А здесь всегда есть люди.

Марта и дети уже подались в Польше на международную защиту. Возвращаться в Беларусь они пока — или вообще — не планируют.

— Я думаю, что если мы там нормально жили, то и здесь сможем устроиться. Да, уже не двадцать лет, да, я сейчас здесь одна с двумя детьми. Но, знаете, настроение у меня всё равно хорошее. Я надеюсь, что со временем всё наладится.
 

“Украинские дети у нас на площадке играют в тероборону Киева”

Рассказывая о том, от кого бежали, постояльцы шелтера говорят абстрактно: “они”. У Марины “они” разместили по всему городу склады с боеприпасами. У Марты другие “они” обещали забрать детей в детдом.

Белорусы и украинцы в этом шелтере ни разу не поссорились “из-за политики”, и никто не припомнил другому ни ракеты, ни “торговлю с Лукашенко”. У постояльцев шелтера разные “они” — но из-за них больше одинаково нет дома.

— Украинские детки у нас на площадке играли в тероборону Киева и в полк “Азов”. И первое время очень пугались, когда видели самолёт в небе. А белорусские дети боятся милицейских машин, — рассказывает менеджерка по рекламе и соцсетям Анастасия Загорская.

Раньше дела в шелтере шли хорошо, и было много желающих помочь. Волонтёры съезжались самые разные: парикмахеры, аниматоры — даже косметологи предлагали жильцам свои услуги бесплатно.

А сейчас шелтеру очень нужна помощь. Денег хватает только на оплату аренды, и здесь будут благодарны любому пожертвованию. Можно принести подарки, или сладости для детей, или бытовую химию, можно просто приехать поволонтёрить.

— Главное, что нужно людям, которые сюда попадают — не еда и не одежда. Им нужно, чтобы их выслушали.