“Мы понимали, что он идет защитить нас и страну”. Украинцы о погибших детях

18 июня в Украине был День отца. Но не все украинские папы получили поздравления. Не ко всем в гости зашли сыновья или дочери, не всем позвонили по телефону. Потому что война с Россией продолжается, и враг забирает у родителей самое дорогое — детей. Hromadske собрало истории мужчин, потерявших сыновей на войне. Они рассказывают, как воспитывали героев и как переживают утрату.

“Это — его время, это — его Революция”

Тарас Ратушный, отец разведчика 93 ОМБр “Холодный Яр” и киевского общественного активиста Романа Ратушного, который погиб 9 июня 2022 года под Изюмом в Харьковской области.

— Справился ли я с воспитанием сына... Я не думаю, что мой ответ будет утвердительным. Более того, чем дальше, тем больше сомнений в этом.

Гены генами, но существеннее семьи — мировоззрение и характер Романа сформировала громада, побратимы и, собственно, общество, в котором он очень рано нашел свою роль, свое место и призвание. Роман интуитивно и очень удачно подбирал людей в круг общения, а также ориентиры на развитие, составляя свой собственный жизненный план.

— Рома мог погибнуть много раз еще до начала войны. Мог стать “мёртвым молодым человеком без 50 тысяч долларов”, как ему обещали переговорщики от рейдеров в Протасовом Яру. Имел все шансы быть в списках Небесной Сотни. Мог умереть младенцем. Я помню, как считал шаги вокруг реанимации, отгоняя мысли об этом. Он с рождения балансировал на этом пределе, такое не могло не сказаться на формировании его личности.

В детстве Рома был в тени старшего брата. Он был его защитником. А Рома, как хвостик, без брата чувствовал себя некомфортно. Но в то же время с самого раннего возраста чувствовал свою индивидуальность. И всегда давал понимать, что его не следует мерить одним мерилом с другими.

Однажды я в шутку назвал их панками. Старший сын уже перенимал эту субкультуру, а Рома рядом с ним тоже выглядел очень экстравагантно, особенно. Он обиделся и спросил: “А кто сказал, что я панк? Я не панк”. Он постоянно подчеркивал свою особенность. До деталей продумывал свой имидж, прическу, наряды.

— В нашей жизни был очень сложный период. Болезненный и для детей, и для меня. Период, когда я не мог с ними общаться, а мог только наблюдать, как они развиваются, ходят в детский сад, в школу. Когда полноценное общение окончательно вернулось, Роме было десять.

А это уже подростковые годы, бунтарские. Но бунтарство у Романа было всегда, это можно было увидеть и на Майдане. Он был участником событий, ставших причиной Революции достоинства. Хотя Роман был еще школьником, но не случайно оказался среди студентов, которых избил “Беркут” 30 ноября. Он был там с первых часов протеста и стал одним из его лидеров.

Как отец я понимал, что есть вещи, которые не смогу повлиять. До Революции у нас были разговоры о безопасности, о том, что следует делать, а что нет. Когда началась Революция достоинства, я постоянно видел сына на Майдане. Иногда мы ходили есть или пить кофе, просто общались. Меня совсем не удивляло, что Роман там с головой, с руками и ногами, потому что я в его возрасте примерно такой же опыт имел, когда была Революция на граните.

— Романа это искренне интересовало. Он видел в этом родную стихию. Но потом, когда началось обострение… я помню эти баррикады на Грушевского, которые ещё не горели. Это были автобусы, а за ними — “беркутовцы”. С другой стороны — участники протеста. И там я увидел Романа, узнал по одежде. Оторвал его на секунду — сын был немного недоволен, что папа вмешивается и так его “спалил”.

Тогда у нас был короткий разговор о том, что это уже другой уровень опасности и он должен осознавать угрозы. Роман ответил, что знает, что делает. И я в этот момент понял: мой список советов иссяк. Потому что мой опыт действительно несоразмерен. Потому что это его время, его поколение, его Революция, в которой я больше всего — сторонний наблюдатель и робкий папа.

Потом мы встретились и всё обсудили, договорились, что он будет звонить по телефону и сообщать, где находится. Однажды я включил телевизор в гостинице, там какая-то трансляция началась, но ничего особенного. Роман позвонил, сказал, что всё нормально, идет с ребятами в метро.

Я положил трубку и услышал его голос, но уже в трансляции по телевидению. Сын говорил, что стоит перед “Украинским домом”, где засели “беркутовцы”, а они сейчас будут их выгонять. То есть Рома выполнял наши договоренности и свои обязательства, но всё равно делал всё по-своему. В тот момент я уже начал понимать, что его план точно лучше любых других.

Так же и с началом полномасштабной войны. Он ни у кого ничего не спрашивал. Первые дни его занимал только один вопрос — где взять оружие.

Я как-то отгонял от себя мысли, что Рома может не вернуться с войны... Мне только одно непонятно: как случилось, что дети вперёд родителей лезут в самые горячие места, как мы довели до такой ситуации?

Я знаю, что Роман реализовал свой план, пусть и на столь коротком временном отрезке... Больно думать о том, как бы он раскрылся после нашей победы, кем мог бы стать и что мог бы осуществить... Какими бы видел город, страну и всех нас.

— Вряд ли я могу что-то советовать другим, потому что нет потерь, которые можно было бы измерить под одну линейку... Но я бы мог посоветовать ежедневно находить часть того человека в себе, примерять на себя и прислушиваться, что внутри звучит, резонирует. Это будет их продолжением. Это наименьшее, что мы можем им отдать, отблагодарить таким образом. Завершить то, что не успели наши погибшие, можем только мы пока живы.

“Он любил людей и Украину. Этим жил и за это погиб”

Григорий Капустинский, отец Василия-Якова Капустинского, погибшего 2 февраля 2023 года во время выполнения боевого задания вблизи города Кременная Луганской области.

— Знаете, ребенка мы воспитываем с рождения. Это не происходит за один день, это длительный процесс. Ребенка нужно благодарить за всё, даже за то, что руку поднял или шаг сделал, хвалить, разговаривать и объяснять.
У нас не было какого-то специального воспитательного процесса, но мы всегда завтракали, обедали и ужинали вместе, и за столом происходили важные разговоры... Мы всегда говорили на равных, у каждого своя задача — кто на работу, кто в школу, кто маме помочь. Так дети росли, принимали самостоятельные решения. Конечно, определенные вещи мы объясняли и кое-что точечно учили, не без того.

— Иногда мы говорили что-нибудь Василию сделать, а он не только это выполнял, но и дополнял. Не было такого, что хотел походить на нас. Тянулся к старшим, но всегда стремился к большему. А никогда ещё не отделялся от проблем семьи, мы все были вместе. Василий всегда проявлял такую мудрость, что и люди удивлялись.

— Думаю, с меня и с дедов он брал пример мужчины и на этом рос. А с лет 15 вёл себя как взрослый, и я понял, что это уже мы, родители, должны брать пример с него. Василий сам всё добывал, думал, куда хочет поступить.

Василий имел какое-то природное дарование. Вот как художник имеет талант к рисованию, он так же любил людей. Всегда находил с ними общий язык, много чем занимался, и мы его поддерживали. Ну, а как иначе? У ребёнка всё получается, а мы должны в чем-то возражать? Конечно, поддерживали и гордились им.

— Когда началась полномасштабная война, сыну было 24 года, он уже работал, был сформированной личностью. Имел свои взгляды на жизнь, видел страну и то, какой она должна быть в будущем.
В феврале 2022 года пошел в военкомат. Там были очереди, а у него ещё не завершенная магистратура — оставалось два месяца. Ему сказали идти учиться.

Пока завершал учебу, волонтерил, помогал друзьям и знакомым. Поскольку занимался боксом, бегом, туристической ориентировкой, то был физически подготовлен и мотивирован.

В мае начал ходить на стрельбу, но произошел досадный случай — растянул колено. Следующие полгода нужно было лечиться. А после этого сказал, что идёт воевать — вызвался пойти в 95-ю десантно-штурмовую бригаду.

Мы, как и все, кто отправляет родных на фронт, волновались, но знали, что он иначе поступить не мог. Понимали, что кто-то должен идти. Василий не из тех, кто скрывался бы. Знал, что нужно. Он любил людей и Украину. Этим жил, дышал, и за это погиб.

— Это непоправимое горе, не должны родители хоронить своих детей. Я не знаю, что говорить другим родителям, потерявшим детей. Но мы благодарны Богу, что он был нашим сыном, а мы были его родителями.

“Мы понимали, что он идет защитить нас и страну. И он это сделал”

Василий Бенчак, отец добровольца и общественного активиста Виталия Бенчака, погибшего 1 октября 2022 года вблизи села Терны Донецкой области.

— Когда Виталий шёл на войну, мы понимали, что он делает это не ради себя, идет защитить нас и страну. И он это сделал. Я очень горжусь своим сыном.

— Виталий был очень добрым и справедливым. Всегда показывал своим примером, что важно выполнять обещания и держать слово. Мы приучали детей к работе и ответственности.

В нашей семье один дед был репрессирован, другой участвовал в Первой мировой войне, так что Виталий знал все эти истории и на этом воспитывался.

До трех лет, пока в садик не пошел, Виталия больше бабушка воспитывала. Его религиозность — это тоже, думаю, её влияние: он не пропускал ни одной воскресной службы со времен студенчества. Даже когда был на фронте, звонил по телефону жене, чтобы послушать службу, а побратимы называли его “Капеллан”. Его девиз был такой: “Бог и Украина превыше всего. Как один Бог на небе, так одна Украина на земле”.

— Но я старался проводить с ним много времени в детстве. Мы в горы ездили. А потом я его отдал в кружок туристическо-патриотического направления. И он очень проникся этим. Ездил по горам Раховщины, был активным в общественной жизни нашего района, постоянно организовывал людей вокруг себя.

Виталий, честно говоря, не очень-то делился со мной своими решениями, не разъяснял, почему и зачем это делает. Мог советоваться со мной, но всегда был уверен в своих намерениях. Даже юношей.

Сын всегда хотел быть военным, мечтал поступить в военное училище. Советовался со мной как ребенок с отцом. Я ему возражать не мог, потому что если бы сказал “нет”, то мог бы обидеть, а я чувствовал бы вину. Но он не смог поступить в училище с первого раза. Хорошо сдал экзамены, но когда бежал кросс, один мальчик упал, и Виталий помог ему дойти. Из-за этого они немного не уложились во время. Он тогда очень расстроился, в отчаянии был. Но я тоже поступил не с первого раза. Поэтому сказал, что так бывает, жизнь на этом не кончается.

В конце концов он своего добился, стал военным. Активно участвовал в Оранжевой революции и Революции достоинства. Потом пошел добровольцем на фронт. Не говорил мне, что планирует, но осторожно готовил нас.
Я видел, как он покупал и приносил в дом снаряжение, так что все понимал, но ничего не говорил. Да и не хотел. Я знал, что он намерен поехать, а мои слова “не уезжай” ничего бы не дали. Знаете, люди иногда с войны другими возвращаются, а он — нет.

Мало ли что рассказывал, а я не допытывался и не настаивал. Но мы продолжали тесно общаться, он мне помогал всегда. Даже с работой. Я врач, и когда мы переходили на электронную программу, он меня очень выручил. В нашей семье все научены помогать друг другу: родители — детям, дети — родителям.

— Накануне полномасштабной войны Виталий тоже ничего не говорил о своих намерениях, но мы знали, что он пойдет. Так и случилось — пришел попрощаться... В июне у меня была операция, и врач, ровесник Виталия, перед выпиской пришёл поговорить. Знал, что сын воюет. Спросил меня, не прокручивал ли я в голове вариант, что с ним может что-нибудь случиться. А я не прокручивал, даже после этого разговора. Был уверен, что он вернется, потому что умел себя беречь.

В сентябре Виталий приезжал в отпуск, сколько времени мы могли провести вместе — столько и провели. А 1 октября он погиб. Как это пережить, не знаю. Это, наверное, невозможно объяснить.