"Подчиниться страху — значит, проиграть": последнее интервью Стрельникова

Погибший искусствовед, режиссер и театральный критик Алексей Стрельников в июне дал последнее интервью "Новаму часу". Он просил опубликовать текст, если окажется за решеткой. Разговор получился долгий и искренний, но, к сожалению, повод опубликовать его более печальный, чем рассчитывалось.

— Кажется, всю жизнь театральный критик носил свою необъятную вселенную с собой, ожидая возможности открыть ее всем. Но каждый день ожидания его убивал, — пишет "Новы час".

Еврорадио публикует последний разговор Алексея Стрельникова с журналистами.

"Новы час": Алексей, как вы считаете, каким должен быть спектакль на тему войны в наши дни?

Алексей Стрельников: До февраля мне было проще ответить на этот вопрос. Нападение России на Украину, помимо прочего, убедило нас в том, что все советские исторические нарративы, использовавшиеся для обсуждения темы войны, послужили идеологическому оправданию для агрессии. Сегодня подобные нарративы со сцен белорусских театров продолжают звучать.

Сделать творческое высказывание на военную тему и не перейти при этом определенные границы не так просто. Например, "Хатынская повесть" Алеся Адамовича — само по себе достойное произведение, но во время его написания во всю шла вьетнамская война. В тексте автор проводит прямые параллели между тем, как фашисты жгли деревни в Беларуси, и как американцы сжигали деревни во Вьетнаме. Может, тогда в этом даже была определенная правда дня, но сегодня очевидно, что для Адамовича такой прием мог быть просто одним из способов пройти цензуру. Алеся Адамовича могли шельмовать по поводу "дегероизации войны", но за счет того, что "Хатынская повесть" называет американские войска фашистами 1970-х, она проще прошла цензуру.

Привычка наклеивать ярлыки фашистов — типичный пропагандистский прием. К сожалению, сегодня даже самые известные белорусские пьесы о войне ("Рядовые" Дударева, "Трибунал" Макаенка), опять же, сами по себе — интересные художественные тексты, однако сейчас они легко встраиваются в весьма неоднозначный нарратив. В этом смысле даже факт запрета в Украине повести Василя Быкова "Альпийская баллада" эмоционально мне, конечно, неприятен. Возможно, наши украинские соседи поспешили, однако тенденция рассматривать подобные тексты критически — правильная.

Дело в том, что у любого художественного выражения о войне есть презумпция виновности. Автор должен доказать, что рассматривает войну критически — не в том даже смысле, что текст обязательно должен быть антивоенным, но в нем действительно должно быть стремление разобрать войну на какие-то составные части, попытаться рассмотреть их, держа в голове вопрос "действительно ли это было необходимо?". К сожалению, подобных спектаклей и пьес мало.

“НЧ”: вы когда-нибудь видели в Беларуси спектакль о войне, который бы соответствовал вашим критериям?

А. С.: Например, в Минске были две постановки пьесы Николая Рудковского "Дожить до премьеры" — в театре белорусской драматургии и в Новом драматическом театре. У Рудковского выводится прием, когда актриса репетирует спектакль о войне и задает вопрос: "А как это можно сделать, как лучше показать на сцене?" И вот она что-то пытается, местами всё доходит до абсурда, таким образом её вопрос выносится к зрителям. По крайней мере это очень интересно. Ещё назвал бы инсценировку по книге ”Был у пана воробейка говорящий" Дмитрия Бартосика. В книге формулируется идея того, что антагонизмы вроде “советский — немецкий” не столь существенны. Просто есть люди вооруженные и невооруженные.

"НЧ": Этот спектакль, конечно, тоже был для своих?

А. С.: Да, его показывали даже не в Минске. На подобных постановках царит атмосфера тайного сбора, подполья.
Люди приходят на такие спектакли с оглядкой, некоторые в последний момент отказываются, кто-то говорит, что собирается быстро выехать за границу, так что до поездки не хочет рисковать... Эта ситуация вполне понятна и не нова. На постановки "Свободного театра" нередко случались милицейские рейды. Сейчас формат подпольного театра — чуть ли не единственный способ для артистов сохранить субъектность.

Понятно, что подпольные показы не могут быть массовыми, но каждый артист делает выбор для себя: либо идти на разрешенную массовую аудиторию с фигой в кармане, либо выступать на условные 20-30 человек, но при этом говорить от первого лица, от себя. Мне очень важно сказать, что такие квартирники не так уж трудно организовать. Конечно, риски есть, мы все хорошо помним, как, "накрывались" дворовые концерты осенью 2020-го. И всё же, мне кажется, всесилие белорусских правоохранительных органов сильно переоценено. Настоящее массовое явление удержать под контролем невозможно. Напугать — да, но контролировать — нет. Честно вам скажу, я боюсь того, что мы делаем. Мне не хочется сесть в тюрьму, но для меня подчиниться этому страху — значит, проиграть.

Я продолжаю делать то, что хочу, я свободен в выборе материала и художественных средств, и, хотя эта свобода ограничена, для меня она настоящая и очень ценная.

"НЧ": Есть ли в показах на квартирах коммерческая составляющая, актеры что-то этим зарабатывают?

А. С.: Этим невозможно зарабатывать себе на жизнь. Чтобы поставить показы на коммерческую ногу, нужна реклама, нужно выходить из подполья, а это, конечно, невозможно. Конечно, зрители могут оставлять free donation, но это точно не то, что кормит.

"НЧ": Получается, 28 официальных белорусских театров — только верхушка айсберга театральной жизни?

А. С.: Они всегда были верхушкой айсберга. Представьте: в Минске только народных театров (звание "народного театра" могут получить те, кто участвовал в фестивалях и получил на них какие-то награды), то есть более-менее стабильных независимых коллективов — около 100. Мне, например, очень нравился школьный театр одной из минских гимназий. После событий 2020-го года учительница, которая руководила этим коллективом, уволилась, но недавно я узнал, что на своем новом месте работы, в частной школе, она также организовала театр. То есть творческая энергия каким-то образом сохраняется, это очень круто. Театром сейчас занимаются те, кто не может без него жить.

Я разговаривал с этой учительницей. Она говорит, что на уровне её коллег и даже заместителей директора есть какое-то взаимопонимание, но есть директор школы, и вот он боится, так как напрямую подотчётен властной вертикали. То же самое и в театрах. Актеры могут думать одно, режиссеры — немного другое, но при этом есть директор театра и на уровне руководства государственные органы стараются всё контролировать, чтобы рычаги давления на непослушных, нелояльных сотрудников сохранялись.

"НЧ": Кстати, о директорах. Как вы переживаете назначение на директорские должности таких лиц, как жена Владимира Макея Вера Полякова, которая с апреля руководит Театром юного зрителя?

А. С.: Я скорее удивляюсь тому, что довольно много театральных менеджеров сохранили свои должности, при этом им не пришлось публично, скажем, целовать белорусский герб. Кажется, только Эдуард Герасимович сказал что-то кровожадное в адрес участников белорусских протестов — Бог ему судья. Но, по большому счету, корпус директоров всегда подбирался из принципа "если может управлять хлебозаводом, то и театром сможет". Люди, преданные театральному искусству, среди директоров — исключение. В этом смысле ситуация не сильно изменилась.

"НЧ": Сегодня в вышеупомянутом Театре юного зрителя спектакли по произведениям Василя Быкова ставят по-русски. Аргументируют это коммерческой выгодой. Как вы считаете, может ли быть в этом жесте для театра какая-то выгода?

А. С.: Когда Минский ТЮЗ делает спектакли на русском языке, он теряет очень существенную составляющую своей идентичности. Единственный детский театр только на белорусском языке во всем мире — это круто. Если кто-то думает, что спектакли на русском языке сразу станут намного популярнее — нет, не станут. Те зрители, которые не ходили на Быкова на белорусском языке, не пойдут и сейчас. Я не то чтобы не поддерживаю такой ход, потому что считаю это неким кощунством, просто поставленных целей новое руководство театра этим точно не достигнет.

В последнее время рейтинг белорусского языка настолько возрос, на моей памяти он никогда не был таким высоким. Этим надо пользоваться. Рекламщики, например, делали это довольно активно. Сейчас, я так понимаю, будут меньше, так как от ассоциации белорусского как антигосударственного избавиться не получится никогда. Человек, говорящий на белорусском языке, всегда будет подозрительным для властей.

Язык — наш национальный способ контркультуры.

"НЧ": Правильно ли я понимаю, что в один из 28-ми официальных театров сегодня ходить просто вредно, а исключением может быть РТБД?

А. С.: Всё же не только РТБД. Ещё Театр кукол. Теоретически, в любом из официальных театров, чуть ли не в том, что сейчас называется Купаловским, какая-то группа артистов и режиссеров может объединиться и сделать качественное творческое высказывание, которое даже пройдет художественные советы. Проблема в том, что они всё равно не будут иметь возможности сделать это высказывание открыто. Артисты официальных театров не могут рассчитывать на то, что на их спектакли придет аудитория, которая полностью поймет это высказывание между строк. Думаю, ходить в такие театры не столько вредно, сколько бессмысленно.

Хотя я тут же могу с собой поспорить, ведь искусство — всё же территория свободы. Артист не может не стремиться к истине. Вот, например, новая "Павлинка" в Купаловском. Особенно примечательна сцена, когда Павлинка кричит своему отцу, что она будет с Якимом, тогда отец снимает ремень и кричит: "Чтобы имени этого забастовщика не было в моем доме!" Они могут сколько угодно стараться поставить по "Павлинке" идеологически правильный спектакль, но Купала сто лет назад уже заложил в текст конфликт отжившего, архаичного патриархального мира и модернизма, свободы, молодости. Артист, исполняющий роль отца в здании Купаловского театра, играет скверно, ведь он должен каким-то образом оправдать своего персонажа. Игорь Сигов в видеоверсии "Свободных купаловцев" ту же роль исполняет отлично, потому что в этой сцене видна трагедия отца, который потерял связь со своими детьми и сам же это осознает.

А в недокуполовском театре на этом месте у артиста случилась истерика, срыв чуть ли не на домашнее насилие — это выглядело просто ужасно, артист, мне кажется, сам почувствовал свою неправду.

Короче говоря, я не против того, чтобы эти официальные театры существовали. Пусть выходят на сцену, пусть позорятся. Высокого искусства в этих театрах вы сегодня не найдете. Найдете искусство с разрешенной степенью компромисса.

"НЧ": Есть ли сегодня какая-то жизнь в региональных театрах, либо они увязли в атмосфере архаичности, провинциальности?

A. C.: Я вообще не считаю белорусский театр в регионах архаичным. Там всегда происходило много интересного. Надо понимать, что и в Витебске, и в Слониме, и в Мозыре живут люди, которым на сцене нужна правда жизни. Конечно, у тех, кто служит в региональных театрах, также есть как стремление сохранить профессию, так и стремление высказаться. Перед всеми встает вопрос "остаться нельзя уехать". У каждого есть семья, которую нужно кормить. Будет здорово, если после просмотра спектакля в любом из белорусских театров я смогу сказать, что артисты действительно сделали что-то существенное, каким-то образом себя преодолели. Но такое и раньше случалось нечасто, а теперь вообще похоже на героический поступок. Я знаю, что мои коллеги-режиссеры, которые устраиваются в белорусские театры, проходят через огромные унижения, подписывают какие-то унизительные анкеты... Хорошо, если они способны выдержать это давление и сохранить при этом творческий пыл. Но мне кажется, давление это слишком велико. Я говорю это с большим сочувствием.

"НЧ": По моим ощущениям, основу репертуаров региональных театров сегодня составляют вторичные комедии. Кажется, актеры, которые в них играют, делают это без удовольствия, на нужду беспокойной публике. Такой формат действительно востребован?

A. C.: Мы живем в условиях командно-административной системы, театры заполняются по профсоюзным спискам. Это самый простой способ — договориться с каким-либо профкомом, продать билеты по скидке и таким образом заполнить зал. Сделать хорошую театральную работу, найти под неё зрителя намного труднее. Профком за дёшево пойдет на что угодно. Так что, конечно, можно сделать насколько угодно плохой спектакль, его все равно продадут. Качество, степень профессиональности труда на продажи сейчас влияет мало, потому что, по сути, у государства есть монополия на театр, зритель не голосует рублем. Конечно, артисты в таких условиях понимают, что могут работать плохо, оставаясь при этом в штате, если сохранят лояльность. В результате они расстренировываются, а когда приходит действительно хороший режиссер, им уже трудно работать.

То, что в Беларуси комедии у зрителей пользуются каким-то особым спросом — миф ленивых директоров, скрывающих свои недоработки фантазийной статистикой. Отличные продажи билетов в сложных спектаклей того же Евгения Корняга.

"НЧ": Что делать молодому белорусу, который скоро закончит школу и мечтает стать артистом?

A. C.: Это очень сложный вопрос. Меня поразил факт того, что российский ГИТИС — легендарный ВУЗ, поступить в который для молодых людей, желающих связать свою жизнь с театром, была целью номер один — провел в своих стенах то ли лекцию, то ли выставку украинской "фашистской" литературы. Я просто не понимаю, как сейчас можно туда ехать. Может, в ГИТИСе ещё есть профессиональные педагоги, но нет. Туда точно не надо. Что касается белорусских вузов — там, в принципе, хоть как-то чему-то учили, но... Понимаете, талантливому человеку это образование и не нужно, а бесталанному оно не поможет. Другой вопрос — что без диплома достаточно сложно устроиться в официальные театры, но я не вижу большой необходимости в эти театры сегодня устраиваться. Если есть возможность поступать на учебные программы за рубежом, тогда, конечно, нужно это попробовать. Если же нет — занимайтесь в детских театральных студиях, продолжайте искать независимые театральные проекты. Думаю, это вполне нормальный путь приобщения к театру в сложное время, которое мы сейчас переживаем.

И конечно, в театральном образовании нужно ориентироваться на педагогов, идти к тому мастеру, чьи спектакли тебе нравятся. Мне очень жаль тех людей, которым сейчас нужно идти в белорусские школы, вузы или ехать поступать в российские. Худшего времени просто не придумаешь.

"НЧ": Всё же белорусская культура сегодня переживает период упадка или это такой её специфический рост?

A. C.: Ростом я это не назову ни в коем случае. Белорусская культура погромлена. Но наше время очень богато эмоциями и переживаниями, а культура — это всегда происходящее в душе. Я уверен, что белоруса, перед которым не возник сложный, определяющий выбор, сейчас не существует в природе. Всё это очень сильно зарядило наше внутреннее, духовное состояние. В культурное поле этот заряд обязательно выплеснется, вопрос только в том, когда и чем.
Стараюсь смотреть на всё оптимистично, из Беларуси никуда уезжать не хочу. Я чувствую, что здесь есть мой зритель и артисты, которым я нужен. Жить в мирной, спокойной стране, в которой ты никому не нужен, разыгрываешь какие-то трагедии, а люди не понимают, о чем ты — не выход.