Край. Репортаж из военного городка на острове Итуруп, откуда ушло государство
В самом конце России, на спорном острове Итуруп живет заброшенный военный поселок. За годы без государства его жители построили анархическое общество: научились крыть крыши, ремонтировать дома и открывать школы в старых казармах. Родина забыла про них — но они помнят про свой долг.
Если искать поселок Горное на военно-стратегической карте, сначала придется найти курильский остров Итуруп — на самом краю карты, справа. Потом — крошечный полумесяц залива Касатка — на краю Итурупа, последней границе мира, за которой тянется бескрайний, синий на карте, серо-стальной в реальности Тихий океан. И только потом — точку на юге залива Касатка — само Горное. Впрочем, на карте точку вы не найдете — потому что ее там нет. По легенде (в которую верят все местные), в 2005 году министр обороны Сергей Иванов прилетел на Итуруп с проверкой. Пролетая над Горным, он спросил, что это за унылые развалины внизу. «Это город-призрак. Там никто не живет», — не моргнув глазом, ответили ему, хотя в Горном тогда жило около тысячи человек. После этого поселок исчез с военных карт и из военных реестров. Там перестали ремонтировать дома, чистить и строить дороги, вывозить мусор.
Государство из Горного ушло. Тут-то и началась в поселке настоящая жизнь.
Когда едешь вдоль залива Касатка, он кажется вовсе не крошечным, а длинным, почти бескрайним. Мы выезжаем ранним утром, в густой тяжелый туман. Из Курильска, столицы острова, в Горный ведут два пути: старая «стратегичка» (военная дорога, разбитая так, что проехать по ней можно или по зимнику, или на танке) — и путь «по отливу»: то есть по дну океана в отлив.
Ехать «по отливу» надо по спрессованному, почти твердому черному песку, форсируя пять небольших рек. Водитель, бывший военный Игорь, напряженно всматривается в серый туман, и на месте впадения рек резко выворачивает руль, уходя далеко в океан. В такие моменты вокруг видно только воду, и воду, и сливающееся с ней небо. Летом, если уйти слишком далеко в океан, можно утопить машину, зимой — застрять в ледяных торосах. В шторма и тайфуны ездить не решаются даже на «Урале», и Горный бывает отрезан от мира по много дней.
«Одного солдата тут смыло, — спокойно говорит Игорь. — Два часа по заливу на бревне носило. Выплыл. Спирта мы ему сразу налили… Родился пацан даже не в рубашке, а прямо в норковом пальто».
Пустошки
Главная примета Горного — «пустошки» или «заброшки». Так здесь называют пустые, брошенные ощерившиеся черными проломами окон дома. Сначала кажется, что таких больше половины, потом приглядишься — хоть в одной квартире пустошки свет да горит.
Мы лезем на крышу крайней на Централке (единственной безымянной улицы поселка) пустошки. Лестничные пролеты завалены мусором, в пустых комнатах среди обрывков старых обоев и обломков мебели свалены пивные банки, битые бутылки, полусгнившие тряпки, ржавый металлолом. Когда кому-то в поселке нужны ванны, плитка или оконные рамы, их спиливают в брошенных домах. Спиливать, правда, давно уже нечего.
Пока мы протискиваемся наверх через дыру в крыше, туман превращается совсем в молоко. Разрезая плотный воздух, из тумана вылезают черные гладкие вороны, каркают протяжно. Сверху видно ряды бетонных плит — подобие дороги — и два ряда одинаковых панельных трехэтажек. Всего их 28, считая пустошки, не считая руины. Руин тоже много, они почти не зарастают травой, а так и торчат вывороченной арматурой.
В Горном нет ничего, из чего обычно складывается понятие «населенный пункт». Нет тротуаров, дорог, уборки снега (зимой приходится вылезать из окон второго этажа, чтобы раскопать двери первого), ремонта ЖКХ, больницы, роддома, кладбища, ЗАГСа. Интернет работает с перебоями, единственный сотовый оператор «Мегафон» недавно отключался почти на месяц. Звонить все равно было некуда: пожарных, скорых и полиции тоже нет.
Нет даже властей. Гражданские сидят в соседнем поселке Буревестник, военные — в удаленном поселке Горячий Ключ и в Хабаровске. В общем, из признаков государства в Горном только российский флаг, висящий около штаба части и вечно скрытый туманом, и военный, который материализуется из тумана, чтобы запретить мне этот флаг снимать.
Золотой век
Военный городок Горное появился на острове Итуруп в 1980-м, в него заселили семьи военных летчиков, морпехов, артиллеристов. Про 80-е — золотой век Горного — теперь ходят легенды. Мол, тогда здесь росли не бамбуки, а настоящие деревья, и иногда даже цветы. Во дворах запрещено было ставить вагончики и контейнеры, на балконах — вешать белье.
Мусорная машина приезжала на Централку каждый вечер, и к ней выходил весь поселок: «Такие красиво-нарядные мусор выбросить ходили. Женщины на каблуках, прям как по подиуму… — вспоминает жительница Горного Ирина. — Очередь к машине стояла аж килὀметрами. Поселок убирали… Плюнуть было некуда — такая была чистота…»
В 29 жилых домах жили около пяти тысяч человек. Работало три кинотеатра, офицерский и солдатский клубы, чайная, кафе, столовая, ресторан, магазины военторга. «У военных два оркестра было: духовой и эстрадный, — вспоминает учительница английского Тамара Леонтьевна Трофимова. Уроки уже закончились, она сидит в классе, который раньше был казармой, и смотрит в окно. За окном виден голый плац и трибуна с облупившимся триколором, но в глазах Тамары Леонтьевны отражаются совсем не они. — Одну субботу духовой играет, на улице все танцуют, другую — эстрадный, и снова танцы. Балы!.. Дерн перед домами был. Бамбука не было. Если бы командир увидел, что в поселке бамбук растет…»
В Горный приезжали все новые и новые люди. А в 86-м году сюда переселили убитый военными соседний Шуми-городок.
***
Итуруп не раз был в центре мировой истории. Именно отсюда пришла на Тихий океан Вторая мировая война. В ноябре 1941-го из японской военной базы «Хитокаппу» (так назывался залив Касатка) отправилось к Гавайским островам японское ударное авианосное соединение, самолеты которого разгромили в гавани Перл-Харбор одно из крупнейших соединений военно-морского флота США. Назад японцы не вернулись: в 1945-м, согласно Потсдамской конференции, Итуруп перешел под юрисдикцию СССР, жителей репатриировали, а на японскую взлетную полосу стали садиться советские военные самолеты. Там же, на полосе аэропорта «Буревестник», отмечали и праздники: «1 мая и 7 ноября всем городком выходим, — вспоминает Тамара Леонтьевна. — Впереди с баяном начальник геологической партии, трибуны прямо на полосе…»
Геологи долго были главными людьми Итурупа. Задолго до создания Горного они и основали Шуми-городок — там же, прямо у аэропорта. Японские укрепления медленно ржавели и разрушались, а за оградой полосы разрастались советские жилые бараки с огородами и теплицами.
Все кончилось разом: в 1986 году жителям Шуми-городка был дан приказ переезжать в Горный.
Эвакуировали, как в войну, заставляя бросать и дома, и хозяйства. Несколько человек отказались, и вечером, придя с работы, обнаружили вместо своих домов пепелище.
Вспоминать о большом переселении в Горном не принято. «Да ерунду говорят, — отмахивается Тамара Леонтьевна. — Никого насильно не выселяли. Просто тем, кто последние, тем в окно сапог. Ну, били окна. А так, чтобы принудительно — не было такого. Это уж люди утрируют».
Через неделю, после того как в Шуми-городке сожгли последний дом, в «Буревестнике» посадили эскадрилью истребителей. Оказалось, поселок уничтожали, расчищая место под авиационные ангары. Построить их не успели: «Рухнула наша… незабываемая», — говорит Тамара Леонтьевна.
Привычная жизнь трещала и рушилась: в 91-м распалась страна, в 93-м расформировали авиаполк, в 94-м разверзлась земля.
Раненые дома
Когда 5 октября 1994 года Ирина проснулась среди ночи от гула, она сначала даже обрадовалась: решила — танки идут. Обычно большие МТ-Л (транспортные тягачи) перегоняли днем, и они засыпали пылью белье во дворах, пугали детей.
— Сначала гул — а потом тряска, тряска, — вспоминает она. — Скрипит все. Я к двери — дверь заклинило. Я на кухню — на меня холодильник летит. Я в комнату — шкаф валится… Смотрю в окно — все соседи уже за снаружи. Кто в сорочке, кто голый. Мы с сыном — пять лет ему было — вдвоем остались. Кричали, кричали…
Толчки землетрясения на Итурупе в ту ночь достигали 7—8 баллов, под обломками военного госпиталя в поселке Горячие Ключи погибли восемь человек.
20 дней все горненцы жили в палатках, еще полгода — в контейнерах и гаражах: боялись зайти в дома, которые продолжало трясти. Земля успокаивалась два года. Люди успокоиться не смогли: все, кому было куда ехать, рванули прочь.
Больше всего от землетрясения пострадала школа (в ней обрушилась лестница) и одно крыло Дома офицеров. Воинское начальство отремонтировать их не позволило. Школу, Дом офицеров и 13 из 29 жилых домов признали аварийными и постановили снести.
Первыми, почти не сопротивляясь, от взрывчатки обрушились клуб и школа. Остались развороченные стены, вздыбленный фундамент, расколовшиеся на части плиты. Много лет руины использовали вместо гауптвахты: «Накосячил солдат? Сажать — командиру проблема, не наказать — нельзя, — говорит бывший военный Павел. — Делали так: «На тебе кувалду — иди долби камни. Чтоб тебя ваще не видели».
…Дом № 29 — нижний, на самом выезде — сносили три дня. Первый взрыв выбил во всем поселке окна. На втором выдержавшая землетрясение трехэтажка не рухнула, но словно облетела, обнажив арматуру. Третьим взрывом ранило женщину. Снос прекратили. Теперь на месте недоснесенных домов — уродливые, засыпанные мусором руины. Когда разговариваешь с местными, кажется, что им больше всего жалко не того, что в Горном нет нормальных дорог и больниц, а вот этих раненных домов. «Можно сказать: ну, было землетрясение, и оно все сломало. Но кто-то же дал распоряжение все порушить?» — говорят тут.
***
В мае 2012-го в Горном случилось событие более разрушительное, чем 7 баллов по шкале Рихтера. Закрытое территориальное образование (ЗАТО) Горное стало открытым. Если жителям ЗАТО после окончания службы государство обязано было предоставить квартиры на материке, то жителям открытого поселка — уже нет. За следующие пять лет, утверждает глава администрации Светлана Криванич (она возглавляет соседний поселок Буревестник, Горный включен в его состав), Министерство обороны не выделило на Горное ни копейки.
Формально военный городок передали муниципалитету. При этом земля под ним и дома так и остались военной собственностью. Как утверждает Криванич, муниципалитет не имеет права ни чинить военное имущество, ни прокладывать на чужой земле дороги, ни, например, убирать снег. За это чиновникам светит обвинение в нецелевом расходовании бюджетных средств.
Правда, многие жители уверены, что гражданские власти могли договориться с военными и забрать поселок себе, но не стали: муниципальный бюджет лишнего поселка бы просто не вынес. Как бы то ни было, Горное оказалось ничьим.
…Два года после землетрясения учителя разрушенной школы вели уроки прямо в квартирах (учили так, что дети поступали в хорошие вузы на материке), потом перебрались в брошенную казарму. Детский сад целиком занял подъезд трехэтажки, библиотека, амбулатория, сбербанк и баня переехали в брошенные квартиры. Бывшие офицеры быстро научились вести бизнес и открыли новые магазины (старые исчезли вместе с Военторгом)
За пару лет в Горном сложилась анархическая утопия, почти по Бакунину. Без всякой революции жители взяли на себя большую часть государственных функций. Когда где-то начинает течь крыша, все, от лейтенантов до полковников, сутками кладут рубероид и заливают битум. Когда нужно поменять батарею, зовут летчика, который в юности успел поработать сантехником.
— А что власти могли бы сделать для Горного? — спрашиваю главу администрации Светлану Криванич и директора школы Лидию Кострову. Обе задумываются и долго молчат. «Ну… ничего сверхъестественного не сделают… — после долгой паузы осторожно говорит глава. — Новые дома не построят. Больницу тоже…»
Я жду, что женщины назовут хоть что-то. Но они молчат.
***
Горный вынес бы все: землетрясения, тайфуны, тяжбу с Японией, смену власти, распад страны. Добила его реформа ЖКХ.
В 2011 из Горного ушла КЭЧ — Квартирно-эксплуатационная часть, которая занималась всем обеспечением поселка. На смену ей пришли частные управляющие компании. За несколько лет сменилось то ли три, то ли четыре: «Славянка», «Триада», ООО ГУЖФ… Закрывались они стремительно, оставляя за собой долги и развалины.
Хотя формально поселка не существует, муниципалитет вынужден финансировать детский садик и школу, Минобороны — подавать в поселок свет и тепло. В конце Централки, за руинами военных складов, все еще работают котельная и дизельная. Правда, мастер производственного участка «Горный» (то есть сотрудник дизельной) Петр Цыкало говорит, что, если раньше поселок обслуживало пять дизелей, то потом их стало три, сейчас работают два. Если люди в поселок начнут прибывать, потребление энергии вырастет, и дизели не справятся. Еще хуже ситуация в котельной. Как рассказывает ее сотрудник Илья (имя изменено по его просьбе), там работают четыре котла, давным-давно выработавшие свой ресурс. Остальные, сломанные, приходится разбирать на запчасти, чтобы ремонтировать те, что еще держатся. «Какой-то каннибализм», — ворчит Илья.
Даже сейчас, в конце октября, в Горном до сих пор нет отопления, воду подают несколько раз в сутки.
Прошлой весной в Горном сломался один из насосов. Как считает Илья, без него поселок «год не переживет». Купить насос невозможно, потому что непонятно, в какой бюджет его включать. Стоит он дорого: 72 тысячи рублей.
«Радость за Алеппо, гордость за народ»
С утра над плацем у штаба повисает туман и размеренный командирский мат. В тумане можно разглядеть четверых понурых, распекаемых командиром военных, два штабных здания — одно покрытое свежим сайдингом, одно брошенное — трибуны с реющим триколором и спортивную площадку со сваренными из ржавых труб турниками и козлами, похожими на орудия пыток. Орут вороны, шелестит ветер в провисшей волейбольной сетке. Тянутся по периметру площадки ржавые рельсы — «просто для красоты положили».
По городку меня водит Паша, бывший военный, теперь охранник детского сада. Преступности в Горном почти нет. («Прошлый раз убийство в 2012-м было, по синьке. Пришли утащить чего-то, а хозяин проснулся. Чик — хозяина зарезали, квартиру сожгли. Тот, который резал, сидит. А к кому пришли, тоже был сильно пьющий».) На смене Паша скучает и пишет стихи. Хочет писать лирические, но выходит почему-то одна сатира:
«Отключили воду.
И играет свет.
Вот уже неделю
Отопленья нет. <…>
И замерзли пальцы.
Замерзает стих
Жизнь в России — гордость.
Гимн в мой мозг проник.
Радость за Алеппо!
Гордость за народ!
Думаю, что скоро
Лопнет мой живот…»
Пашина экскурсия оказывается увлекательной, но не очень разнообразной:
— Тут хлебопекарня была — взорвали. Тут клуб, ресторан, на втором этаже — дискотека. Приехали, сломали, взорвали. Тут штаб полка. В 2013-м приехали, сломали, взорвали. Тут БПК — Банно-прачечный комбинат…
— Взорвали? — подсказываю я.
— Зачем?! Экскаваторами сломали…
За полчаса экскурсии мы обходим весь Горный, от руин школы до руин 29-го дома. Ниже, за речкой Хвойной, только бамбуковые джунгли и медвежьи тропы. Медведей на острове, говорят, больше трех тысяч — почти как людей в Горном в лучшие времена.
***
Самый простой способ показать, что ты не местный, — спросить жителя Итурупа о том, когда Курилы передадут японцам. Всерьез этот вариант здесь не рассматривают, и говорят о японцах так, как в Москве о мифических украинских бандеровцах: «Им нужны не люди, им нужна территория».
В 90-е было иначе. «Тогда прямо выходили и говорили: отдайте нас, отдайте, — вспоминает учительница Тамара Леонтьевна. — А сейчас нет. Видите, как Курильск изменился? Асфальт впервые за двадцать-то лет появился, бассейн. Сейчас уже все, до свиданья. Пока Путин у нас, никто нас не отдаст». Удивительно, но среди пустошек, руин и свалок ржавых танков я не встретила ни одного человека, который бы был готов переехать вместе с Курилами в Японию. Зато много тех, кто говорил, что страна наша наконец-то поднимается с колен.
— Много детей возвращается после учебы с материка? — спрашиваю Тамару Леонтьевну.
— Вы прямо, как японцы, — всплескивает руками она. — Они к детям пришли, сразу говорят: а вы как отучитесь, собираетесь возвращаться? Дети только рот открыли, я им: «Не вздумайте сказать «нет». Улыбаемся, говорим: «Возвращаемся. Все сюда возвращаемся». Хотя на самом деле, конечно, нет.
Два часа боя
— Ты брось это дело, — говорит Володя (имя изменено по его просьбе) и сплевывает. — Ты напишешь — а мне потом как? Уезжать?
Снова сплевывает. Знает ведь, что не уедет. Куда ему ехать?
В Горный Володя приехал, когда и Горного еще не было, просто стояли посреди бамбуковых зарослей деревянная казарма и три вагончика.
— Туда высадили, сюда палатки ставили, — Володя показывает, словно воздух рукой рубит. — Первый год зимовали до февраля месяца в палатках. Тайфуны, снега… Одна буржуйка, и ничего нет: ни дров, ничё. Видимость — метров 10. Где взять дров? Идешь, утыкаешься в столб с проводами от дизеля. Его и пилишь. Зима кончилась — шестнадцати столбов нету.
Стройбат для строительства Горного собирали со всего Дальнего Востока. Ссылали сюда, словно в лагерь: нарушителей дисциплины, бывших уголовников — всех, кто не прижился на материке.
Офицеров не было: «То есть были, но когда их привезли сюда в землянки, мы их вон там выкопали… Ты представь после материка — землянка. Охренеешь. Офицеры в-вжих — и в Южный (Южно-Сахалинск. — Е. Р.), загорать и зарплату получать. Я своего командира взвода увидел, когда год и три месяца отслужил».
Оставшись одни, солдаты мешали бетон, гнали самогон, дрались: «Каждую ночь штык-нож можно было получить в задницу». За первый, 1980-й, из 400 солдат были убиты 41. За второй — 39. А там и служба у Володи закончилась. «После армии выхожу — на мне парадная форма. Все, больше ничего нету. Постоял, подумал: дома нету, родителям все равно. Куда мне ехать? Пришел в часть, спрашиваю: вам рабочие нужны? Возьмете? «Конечно». Ну и все».
Володя помнит, как один раз в Горном играли учебную тревогу: приехавшим из Москвы генералам имитировали внезапное нападение японцев на остров. Для обороны Итурупа собрали бывших военных, выдали автомат, подсумок, ремень. «Спрашиваю: чё форму-то не даете? А мне: «На фига она трупам?» И объяснили, что рассчитана вся оборона на два часа современного боя. После этого к нам на помощь должен прийти Тихоокеанский флот. Здесь тогда две с половиной тыщи мужчин было. Два часа — и будет две с половиной тыщи трупов. Так я и понял, что нужны мы на этом острове только как живой щит».
Уехать Володя решился лет через девять, когда на сберкнижке у него накопилось 15 тысяч (зарплата каменщика на Итурупе была 500—600 рублей). «Присматривался, где на материке дом покупать буду. А тут — 91-й год. Ну и нет денег», — без выражения говорит он. — Так и остался. Куда мне ехать?»
Миньон из покрышек
— Наверное, это немножко от безысходности, — говорит Таня и смотрит в окно. За окном видно четыре пустошки, натянутую между ними ленточку с обгрызенными ветром российскими флагами, окрашенный в цвета флага гараж-ракушку, машинки-песочницы, собранные из шин и досок, и стол с нарисованными желто-голубыми полосами, как на флаге военно-воздушных войск: муж Тани — вертолетчик.
Когда несколько лет назад Таня ехала к мужу на Итуруп, то и каблуки в чемодан положила, и платья. Таня сама выросла в военном городке, думала, ничем ее тут не удивить. «Но где я жила — это был элитный городок: солдаты тротуары мели, все было покрашено-побелено. А тут вообще все с ног на голову».
Жены офицеров обычно говорят про Горное так: две недели ревешь — потом привыкаешь.
Таня не плакала: «У меня мама географ, таскала меня с детства на слеты. Муж рос в горной местности, поэтому сюда захотел после училища. Потом мы познакомились. А любовь делает чудеса — я собрала чемоданы и приехала».
Сначала пришлось поселиться в брошенной и вновь заселенной квартире с двумя другими военными, одновременно вести музыку и информатику в школе и делать ремонт. Потом наступила зима, и в некоторые дни не было ни света, ни горячей воды, ни еды в магазинах. Потом родился Лева. А там уже и привыкла.
Теперь домом № 6, где живет семья Тани, в Горном гордятся. За время декрета Таня уговорила мужчин сделать детские качели и поставить стол во дворе. Потом с другими офицерскими женами раскрасила все в цвета флага. «Заглянула в интернет, машинки увидела, миньона из покрышек. Собрала девочек, быстренько покрасили все. Сами, в нашем доме девчонки все молодые. Много новых приехали, потому что части расширились. И детей много теперь». Лева, сын Тани, катит по столу игрушечную машинку. На машинке мигалка и двуглавый орел.
Детей в Горном действительно стало много. В школе приходится учиться в две смены, в садике «Аленький цветочек» 45 детей, в очередь записаны еще 23.
Новые люди стали приезжать в Горный около года назад. Тогда же пошли слухи, что отряд вертолетчиков увеличивают в три раза, всего в Горный должны приехать 250 человек, а почему — никто не знает: то ли появилась внешняя угроза, то ли лишний бюджет. Пока, по словам Тани, приехали человек сто: «Мужики только, скоро семьи перевезут. Живут в этих квартирах, которые кошмар».
По словам Тани, обычно военный контракт заключают на 10 лет, «но у нас в планах остаться на острове насовсем. Конечно, для детей хотелось бы условий. Может, в Курильске их больше».
— И мой хочет остаться тут до конца. До военной пенсии. 15 лет еще, — говорит Татьяна, соседка и тезка Тани. — Мужу здесь вообще все прекрасно: работа, зарплата. Он говорит: все живут — и мы будем жить. Ну я привыкну…
Татьяна переехала меньше года назад из Питера. Реветь тоже было некогда: на руках были двое детей, в квартире протекала крыша. Татьяна сделала собственного миньона из шин и начала принимать клиентов в единственной отремонтированной комнате. Поселок обрадовался: парикмахера тут не видели много лет.
Татьяна сидит за столом на кухне у Тани, застенчиво смотрит в пол: очень ухоженная, очень красивая, очень спокойная: длинные светлые волосы, со вкусом сделанный макияж, свежий маникюр.
— Муж у меня 12 лет в армии, в Питере работал, потом сюда попросился. Я в жизни не думала, что окажусь далеко-далеко, на острове. Стыдно даже, что я не знала, что есть такой остров, не думала, что здесь люди в таких условиях живут, — медленно говорит Татьяна, словно размышляя на ходу. — Но мы счастливы. Я не могу сказать, что страдаю. Мне, конечно, города не хватает.
«Я хочу этой движухи, чтобы машины, кафе, пробки. Чтоб все блестело, сияло, бибикало. А здесь как-то шла днем в магазин: тишина, туман, снег моросит… И где-то там вдали один человек и вороны у помойки: кар-р-р».
— Это вообще. Это просто жуть, — смеется. — Но я привыкну. У меня что: муж, дети. Мы тут надолго. Конечно, я жду отпуск, я уже вся прям там, там. Мне уже город снится. Но я привыкну, — Татьяна смотрит в окно. — Привыкну.
За окном появляется силуэт женщины с коляской, медленно плывет между голых черных окон и голых черных деревьев.
До Итурупа муж Татьяны успел послужить в Чечне, но всего год, «по-быстренькому»: «Получилось так, что у меня ребенок родился, и его отправляют. У меня паника была, я говорю: какая Чечня? Не-не-не. Меня прям трясло».
— У меня мужа если пошлют — это даже обсуждаться не будет, — говорит Таня. Смотрит, кажется, свысока. — Он говорит: «Что ты хотела, это моя работа. Я учился для этого».
— Да какая же тут война, — примиряюще говорю я. — До любой войны далеко. Кто ж будет отсюда вертолеты перегонять.
— Я думаю, на это деньги найдутся, — задумчиво говорит Таня.
— Найдутся… — кивает Татьяна. — А на городок — нет.
Лева роняет машинку, пыхтя, лезет под стол, и я вижу, что на боку машинки написано «Вооруженные силы».
Как рассказали мне военные, первый список на отправку в Сирию пришел в Горное еще весной. 10 человек.
Южно-Сахалинск — Курильск — Горное
