Отрывок из новой книги Замировской "Эвридика, проверь, выключила ли ты газ"

Издательство "Мяне няма" выпустило книгу белорусской писательницы Татьяны Замировской, став первым белорусским издательством, которое опубликовало книгу автора романа-бестселлера "Смерти.net". 

"Для Татьяны это — первая книга нехудожественной прозы. То есть в книге нет выдумки, всё правда, автобиография и личный опыт авторки, которая когда-то верила в то, что музыка — сильнее смерти, а текст — важнее жизни”, — говорит издатель Павел Антипов.

Книгу уже можно заказать на сайте. Экземпляры обещают рассылать с 14 октября.

Татьяна Замировская родилась в Борисове. Много лет работала журналистом и музыкальным критиком в Минске.

С 2015 года живёт в Нью-Йорке, где написала несколько сборников художественной прозы в жанре метафизической фантастики и роман-бестселлер "Смерти.net".

Получила степень магистра школы изящных искусств Bard College и стипендии арт-резиденций MacDowell, Djerassi и Virginia Center for the Creative Arts.

С разрешения автора и издательства “Мяне няма” Еврорадио публикует отрывок из книги.

Great American Songbook и кура-героиня

Текст, написанный в арт-резиденции Virginia Center for the Creative Arts в 2019 году

Находясь в арт-резиденции VCCA, в какой-то момент я с ужасом поняла, что скоро тоже смогу быть гуру-героиней самого ненавистного курса во вселенной «Как написать роман». Кура-героиня в моем лице будет квохтать одну простую истину: чтобы что-то написать, нужно писать это даже тогда, когда вы это не пишете. Все, вот и весь рецепт. Кто бы меня раньше научил мыслить арт-проектами.

Кура-героиня между тем стала довольно малословной. Утром, за завтраком, после тяжеленной мигрени она двух слов связать не может. Но у всех художников такой же социальный невроз, они боятся показаться невежливыми. Увы, даже small talk со мной из легкой утренней болтовни превращается в стеклянную тыкву.

— Привет, как тебя зовут?

— Татьяна, привет, доброе утро.

— Ты откуда приехала?

— Ммм. Из Бруклина.

Неловкое молчание.

— Из Бруклина? Как интересно! Из Бруклина. А откуда приехала в Бруклин? Ну, откуда. Как это сказать.

— А, у меня акцент. В Бруклин из Беларуси.

— Как интересно! Это так далеко! Это где?

— Это в Европе.

Неловкое молчание.

— Это бывшая постсоветская республика. Там говорят и на русском, но это не Россия.

— Что-то знакомое.

— Чернобыль.

— А.

Неловкое молчание.

— А зачем ты переехала оттуда в Нью-Йорк?

— MFA.

— Какой?

— Бард.

— М! (Тут меня с интересом осматривают сверху донизу. Bard MFA для несчастного недоэмигранта из постсоветской страны звучит так, что все сразу подозревают во мне скрытого гения и начинают подозрительно уважать. Это я удачненько выбрала образование! Может, татуху на лбу набить.)

— Мне надо было сразу сказать: Bard MFA, Chernobyl!

Тут ко мне подходит другая художница и радостно говорит:

— Таня, я всю ночь не могла уснуть. Ты вчера за ужином рассказывала, как в Москве открылся первый Макдональдс. И сказала: когда это случилось, очередь была такая же, как на похороны Сталина. Так вот, я всю ночь ржала из-за этой твоей фразы и не могла спать.

* * *

По вечерам все художники собираются у рояля в холле, пьют вино и поют песни. Синдром «20 лет в музыкальной журналистике» дает о себе знать — черт подери, я только что осознала, какая у нас с американцами колоссальная культурная разница! Видимо, я поняла это только сейчас, потому что никогда не оказывалась в ситуации, когда все пьют и орут песни под фортепиано и гитару (кто-то уже гитару притащил, вечеринка). Ну, в таком формате, как в нашей культуре, скажем, поют застольные песни. Вот что у нас поют? Что выполняет роль межпоколенческой душевной застольной? Народную музыку все поют, правильно? Я даже не знаю. Ой мороз-мороз? Купалінка? Касіў Ясь канюшыну? Все идет по плану? Тры чарапахі? Нет, не то. Такое, чтобы и тридцатилетние, и двадцатилетние, и их родители все знали слова — это что может быть? Старые песни о главном? Я спросил у ясеня? Нет, у меня не выходит аналогия. Я же росла на американской великой музыке!

Так вот, когда оказываешься в американской компании совершенно разновозрастных людей, которые сейчас будут петь песенки под гитару, разумеется, думаешь, что сейчас-то ты подпоешь, ох, подпоешь! Ты же росла на американской великой музыке!

Так вот, нифига. Они все поют песни Отиса Реддинга, Джона Мелленкампа, Fleetwood Mac, Dixie Cups и Джона Денвера. Я вообще не представляю, кто такой Джон Денвер, а вот 20 человек художников различных рас в возрасте от 25 до 70 лет знают все слова всех его сраных песен. И Джона Мелленкампа, и Отиса Реддинга. Им не нужно подсматривать в Гугл, это их оймороз и молодостьмоябелоруссия. Шит, подумала я, а я была абсолютно уверена, что мы сейчас будем, не знаю, в обнимку петь Боба Дилана и Саймона с Гарфанкелом. Но что-то тут всем абсолютно насрать на Боба Дилана, а также на Саймона с Гарфанкелом. Я подозреваю, что мы росли на какой-то экспортной версии американской музыки. Счастье, что мне в детстве попалась группа Grateful Dead, а также творчество Фрэнка Заппы (но как видим, это мне не помогло).

Веселая девочка Катрин из Зальцбурга слушала-слушала, как все поют Отиса Реддинга, а потом встала и радостно сказала:

— I am from Europe! So good night everybody!

И ушла спать. Я дослушала вечеринку до конца уже из чувства культурного интереса — ну когда же будут современные песни. Современные песни таки прозвучали — это была Бейонсе. Ее тексты тоже знали все, даже бойкие лесбо-старушки, родившиеся в сороковых.

Нет, я серьезно. Это все было натуральное потрясение. Никогда не подумала бы, что оказавшись в компании творческих людей, распевающих свои любимые песни, не смогу подпеть ни одной. T-t-t-talking 'bout my g-g-generation.

К вопросу о «май дждждженерэйшн». После вечеринки все решили поиграть в «Терапию» — это винтажная игра из 70-х, страшно неполиткорректная. Там нужно кидать кубики и попадать то в психоз, то на кушетку — и отвечать на каверзные вопросы терапевтической викторины. Я уселась на дальнем диване, чтобы поработать над романом, который в том числе про запрет терапии — под веселые терапевтические вопли текст идет просто отлично! — но вдруг обнаружила на полке библиотеки огромную белую книгу про The Who.

Как поклонник The Who с детства, я схватила книгу, конечно, — она большая, с картинками, 2015 года — и прочитала ее, пока все играли в терапию. Оказывается, я многого не знала про The Who или забыла. В любом случае теперь точно понятно, почему они были мне так дороги в юности — они и правда дико странные. К тому же Пит Таунзенд тоже учился в арт-школе и люто ненавидел наркотики, особенно психоделики (серьезно? Пит, давай обнимемся!). И «Томми» — в каком-то смысле апогей этой ненависти. Еще большую ненависть Таунзенд испытывал к Вудстоку — по своим нынешним воспоминаниям, он ненавидел каждую богомерзкую секунду Вудстока. Выступление The Who там было единственным внятным и четко структурированным, цепким шоу («Господь был наш осветитель», — говорил Энтвистл; ну это про тот магический всем набивший оскомину момент с see me feel me на рассвете) — все остальное было немножко «пусти-повалюся». Ну, все знают о том, что во время концерта The Who на Вудстоке на сцену вышел Эбби Хоффман и начал что-то задвигать про политику и Вьетнам, и Таунзенд переебал его гитарой по голове (перенервничал) с криком «пошел нахер вон с моей блять сцены!». И цветочки в волосах, уии.

Еще я не знала, что менеджеры The Who, Крис Стамп и Кит Ламберт — это два депрессивных гея-кинорежиссера, которые в то время мечтали снять фильм про мод-культуру, но вместо этого, пока искали героев фильма и погружались в эту музыкальную сцену, вдруг взвалили на себя четырех парней, которые крушат инструменты, потому что у троих подростковый ангст, а у четвертого, барабанщика, синдром дефицита внимания (в каком-то смысле этот фильм все же оказался снятым в 2015 году — надо посмотреть). Еще, оказывается, у The Who действительно были объективно дико странные тексты в духе модернизма и поп-арта (мне и раньше так казалось, но я думала, что я это придумала), а также Пит Таунзенд изобрел Интернет. Я тоже думала, что я это придумала — я написала про это еще в 2000 году в статье про Таунзенда в «Музыкальную газету», мол, надо же, проект Lifehouse — это же фактически про Интернет, который Таунзенд изобрел еще в 60-х! Но теперь они и сами так говорят! Правда, проект так долго и мучительно рождался (в частности, из-за того, что Таунзенд задолбался объяснять остальным, про что там вообще), что теперь он находится на стадии «возможно, это будет графический роман».

Насколько я знаю, все долгоиграющие и мучительные проекты, которые десятилетиями не могут воплотиться, прощально зависают на самой драматичной стадии «возможно, это будет графический роман» — и дальше только смерть автора, увы, в буквальном смысле.

Еще, оказывается, Томми все-таки не про аутизм — а про трагическую ограниченность человеческого сознания восприятием (снова метаметареализм!). Возможно, просто сейчас все эти идеи, если их проговорить, не звучат дико — это что-то вроде абсолютно обыденного разговора (книга написана так, как можно говорить про The Who только в 2015-м — вообще вне этого уродливого дискурса рок-музыки и с долей некоторой брезгливости к эпохе хиппи). «Его привлекала идея создать персонажа, чье восприятие не функционировало бы — так, он оказался бы заточенным в собственном воображении. Он отталкивался от идеи того, что жизнь в целом — это иллюзия, а все наши органы восприятия фактически замыкают нас в воображаемых стенах этой иллюзии. Таким образом, эта история стала метафорой нашего способа пребывания в реальном мире. Мы думаем, что мы находимся в этом мире по-настоящему, потому что ощущаем вкус, цвет, запах, видим мир, касаемся его — но фактически восприятие лишь усиливает иллюзию, и мы оказываемся в ней заперты. Отсюда и see me feel me touch me heal me». Вот это, конечно, номер. Я тоже про это размышляла — но мне всерьез казалось, что все эти трактовки я просто выдумываю. Я помню, что отдавала свои статьи в «Музыкальную газету» и внутренне сжималась — казалось, что мне сейчас прилетит за притянутый во все эти истории за уши дзен-буддизм, минимализм и прочее. А теперь я читаю, что песня «Баба О Райли» — посвящение не только Мехеру Баба (образовательная минутка: Мехер Баба — это духовный учитель Таунзенда, святой 60-х и самопровозглашенный аватар, который всю жизнь молчал — он дал обет молчания в 1925-м и держал его до смерти, до 1969-го; также он презирал ЛСД и считал, что вселенная — это просто наше воображение, и ничего не существует, кроме некоей божественной энергии, которая проходит сквозь наше воображение и по-разному себя через каждого из нас проявляет, как через фильтр; впрочем, оно так и есть), но и великому минималисту Терри Райли! А теперь вот взрослый серьезный человек пишет про это в книжке, и это совершенно нормально. Получается, и тогда было нормально.

«Шестидесятые заставили огромное количество людей выглядеть идиотами, — пишет автор, — а какое-то крошечное количество и вовсе превратило в убийц. Еще именно они обусловили позднейший взлет всякой мерзкой нью-эйджевской шарлатанской чуши. Именно шестидесятым мы должны сказать спасибо за всю эту популярную сейчас калечащую бессмыслицу вроде лайф-коучей, магических кристаллов, гороскопов и ароматерапии. Давайте же скажем спасибо Питу Таунзенду за то, что находясь прямо в гуще этого массового помешательства, он сохранил скептический взгляд на это все — и видел в этом психозе то, чего практически все его коллеги углядеть не смогли». Вот и правда, спасибо, дорогой Пит, за мое счастливое детство! (Черт, какой хороший чувак написал книжку! И небось его специально для написания этой книжки пригласили в резиденцию, раз она в библиотеке тут лежит?)

Еще, оказывается, когда The Who присылали звукорежиссеру демо-версии Квадрофении, звукорежиссер звонил Таунзенду и говорил: «Fuck me, it's all very Wagnerian!» Это очень смешно, по-моему.

Еще в книге был потрясающий, очень трогательный момент про Кита Муна и депрессию — воспоминание Пита Таунзенда. По-моему, это самое лучшее описание депрессии ever. «Ты помнишь? Он проходил сквозь некое странное внутреннее отчаяние, которое было невозможно ни выразить, ни разделить, ни утолить. В этом состоянии он мог расплакаться прямо на сцене — он был в глубочайшей депрессии. Было сразу видно: ему было что-то нужно, он не мог понять, что именно, хотя точно знал, что он никогда, никогда это не получит — как минимум потому, что он никогда не поймет, что это за нехватка. И в каком-то смысле он хотел, чтобы мы ему в этом помогли. Но мы не могли принести ему это «не знаю что» и артикулировать за него эту проблему тоже не могли — и все утопало в немоте и невозможности найти нужные слова».

Невозможность найти нужные слова и разговор про эту невозможность — в целом очень про The Who.

В каком-то смысле The Who — это метамодернизм, говорит автор. Потому что ни один человек в истории рок-музыки, кроме Таунзенда, не писал так много песен о том, что это вообще за песни. Действительно, часть песен The Who — это классический самосознающий нарратив, что тоже отсюда, из конца две тысячи десятых смотрится достаточно дико, если перетащить это в начало 70-х.

Еще я не знала, что старенький Джон Энтвистл умер не от сердечного приступа, а от кокаина! То есть нет, он умер от сердечного приступа. Но сердечный приступ у него был от передоза кокаина. Вот дебилизм, сказали друзья Энтвисла, когда он умер — чувак, у тебя были все сраные 70-е, чтобы это сделать, но кто делает так в нулевых?!

В общем, я пережила ревайвл своей любви к The Who и чрезвычайно этим горда. Нет, это совсем не стыдно любить все эти старенькие группы, особенно верифицированные временем. Все, что я разлюбила, со временем испортилось. Все, что я продолжила любить, стало еще круче, чем было. Это очень вдохновляющая штука.

На следующий день писатели и художники снова планируют вечер с песнями.

— О нет, — говорю я Катрин, художнице из Зальцбурга. — Мы снова пролетаем. Давай подготовим репертуар с европейскими песнями. Ну, европейскими.

— Европейскими? — радостно спрашивает Катрин.

— Конечно! Вот какие песни мы, европейцы, поем, когда собираемся вместе и у нас хорошее настроение? Какая-нибудь добрая, сокровенная европейская музыка.

— Einsturzende Neubauten? — с замиранием сердца говорит Катрин.

— Einsturzende Neubauten! — кричу я. — Бликса форева!