Ворошкевич: Я никогда не мечтал стать звездой, но жить должен был бы иначе

28/08/2015 - 17:35

Полностью разговор с Игорем Ворошкевичем можно послушать:

Делать интервью с другом, которого знаешь 25 лет (даже, видно, и больше), с которым столько рек перешел, соли съел, труб слышал, огненной воды выпил — легко. Ведь столько о нем знаешь. А он не меньше знает о тебе. И сложна. Ведь столько вместе пережили. Поэтому, скорее, это даже и не интервью, а так — дружеский разговор. Разговариваем накануне большого сольного концерта “Крамы”, который пройдет 30 августа в ресторане “Сябры”.

Я никогда не мечтал стать звездой, быть властелином умов миллионов людей, но жить я должен был бы немного иначе

Змитер Лукашук: Я расскажу эту историю за тебя: Сидел себе студент на подоконнике в коридоре театрально-художественного института и играл на губной гармошке что-то блюзовое. Рядом проходил один из участников институтской рок-группы “Студия 7”, послушал игру студента и пригласил сыграть в нескольких песнях. Так Игорь Ворошкевич стал участником “Студии 7”, потом — “Бонды” и наконец — “Крамы”. Ни разу не было мысли: “Пусть бы ты прошел мимо, и путь бы мой сложился совсем по-другому!”?

Игорь Ворошкевич: Естественно, была! И не один раз. Думаю, любой человек, особенно творческий, периодически думает, что, вот, если бы не было этого, то… Но ведь именно из таких вещей складывается жизнь. Это и есть какая-то судьба. Не пригласили бы меня тогда в “Студию 7” — я бы поехал в реставрационные мастерские в Гродно, не приехали бы вы ко мне в Барановичи приглашать в “Краму” после развала “Бонды” — жизнь пошла бы по одному руслу. Но ведь сложилось так, как сложилось, и переделать ты ничего не можешь. И нужно ли это переделывание? Зачем какие-то сожаления? Можно сожалеть только о том, что немного результат получился не таким, как он должен был быть. Ну, не должен я, как мне кажется, думать о том, когда наконец будет концерт, чтобы заработать копейку, не должен остерегаться разных законов “о тунеядстве”. Но думать об этом приходится и вот об этом можно сожалеть. Я никогда не мечтал стать звездой, быть властелином умов миллионов людей, но жить я должен был бы немного иначе, чем я живу. Я должен заниматься искусством и не обращать внимания на вещи, на которые… не должен обращать внимания.

Змитер Лукашук: Теперь модно вспомнить, “как я стал белорусом”. Припомнишь, как было принято решение в “Студии 7” петь по-белорусски?

Игорь Ворошкевич: Тяжело припомнить конкретный день, когда это произошло. В то время работать с белорусским языком мне было, как теперь модно говорить, прикольно. У меня был хороший учитель в школе — Дмитрий Григорьевич Жук, который обратил мое внимание на мову, за что я ему благодарен. И свои первые песни я писал на стихи Роберта Бернса и ложил на музыку басни Кондрата Крапивы. Тогда я увидел, что белорусский язык хорошо ложится на музыку, которая мне нравится. В институте на волне польских групп и благодаря Сержуку Кнышу, который написал хорошие тексты, все это оформилось в решение петь по-белоруски. Но думаю, это просто в воздухе в то время витало.

Змитер Лукашук: Те, кто эту идею из воздуха выхватил, как-то группировались вместе, был в те времена такой раздел: вот, “Мроя” поет по-белорусски — они свои, а эти по-русски или по-английски — не свои?

Игорь Ворошкевич: В 1984-85 годах, когда мы начинали, никаких рок-клубов у нас не было, но когда спустя пару лет они появились, то “Бонда”, мне кажется, в него не входила — мы были сами по себе. Я человек такой: люблю быть в уединении. А такой вот рокерский колхоз не для меня. И таких разделов на свой-чужой по языку в нас не было. Плюс, если говорить о том же Лявоне, то он моложе меня лет на 5. Это теперь разница кажется небольшой, а тогда! Поэтому мы никогда не дружили. Симпатии какие-то были, но не дружба. Ко всему, я не понимал, что стилистически исполняла “Мроя”. Если бы любили одну и ту же музыку, могли вместе сыграть на каком-то сейшене, тогда другое дело. А так, они играли свое, а мы — свое. Мы же играли достаточно серьезную музыку. Как оно получалось — другое дело, ведь один хотел одного, другой — другого, третий — третьего. В итоге что-то получилось, что-то — нет.

Хотели взять в “Бонду” профессионального вокалиста, но такого не нашлось, и остался я

Змитер Лукашук: Ты ощущал на то время пристальное внимание к себе со стороны КГБ, комсомола?

Игорь Ворошкевич: Я этого не ощущал. Ходят слухи, что один из участников “Студии 7” был стукачом в КГБ, но ведь точно я того не знаю. Меня это не затронуло. да и внимание КГБ было больше не к белорусскоязычным группам, а к хеви-металлу. Это была для них главная угроза. Мне кажется, что они тогда просто не понимали, что мы поем. И до сих пор, по-видимому, не понимают.

Змитер Лукашук: Когда от разноязычной “Студии 7” отпочковалась “Бонда”, ты автоматически стал там вокалистом. Одно дело непрофессионалу петь несколько песен из репертуара, как то было в “Студии” и другое — быть фронтмэном. Не занимался вокалом?

Игорь Ворошкевич: Нет. И вначале даже были разговоры, чтобы взять в “Бонду” профессионального вокалиста, но такого не нашлось, и остался я. Надо было бы, наверное, еще тогда заняться вокалом с каким учителем, но так дело и не дошло до этого. И вот об этом теперь можно сожалеть. В общем, много чего нужно было сделать — выучить английский язык, брать уроки вокала, но я по разным причинам этого не делал. Одна из них — потому что я бездельник! Мог бы больше сделать, если бы у меня был какой-то движок в голове.

"Бонда"

Прикалывались, переводя “крамовские” тексты на русский язык: “Может это мне просто болезнь спать не дает по ночам — я сошел с ума, и как самоубийца лезу с улыбкой на крышу… Беги, беги, парень!”

Змитер Лукашук: “Краме” не один раз предлагали начать петь по-русски, обещая раскрутку в России. Может, нужно было согласиться?

Игорь Ворошкевич: Не нужно было. Как на это можно было пойти, если “лицо” “Крамы” неотрывно связано именно с белорусским языком. Помнишь, как мы прикалывались, переводя крамовские тексты на русский язык: “Может это мне просто болезнь спать не дает по ночам — я сошёл с ума, и как самоубийца лезу с улыбкой на крышу… Беги, беги, парень!” И раньше, и особенно теперь молодые группы специально поют по-русски или по-английски в надежде пробиться на Запад или в Россию. Я понимаю, что там большой рынок, но меня это никогда не интересовало — меня интересовало творчество. И чтобы то, что я делаю, нравилось в первую очередь мне. Если мне сделанное не нравится, значит, это плохо. Да и не хочу я в Россию или еще куда — меня удовлетворяет жизнь на родной земле. Деньги можно зарабатывать и на своей земле, как показывает опыт той же Чехии, которая значительно меньше Беларуси. И есть чешские группы, которые поют на родном языке, но по всему миру миллионными тиражами продают свои диски. Значит, и здесь такое возможно. Мне много денег не нужно, и если бы люди имели возможность слушать наши песни в теле- и радиоэфирах, то мы и по Беларуси могли бы кататься с концертами. И мне этого было бы достаточно. А где наши песни можно услышать? Ты же понимаешь, что если человек не интересуется, то его нужно поймать и положить в рот конфетку. Тогда он, может, и скажет: “Вот, я этого не знал, а это хорошо!”.

"Крама"

Змитер Лукашук: Может, у нас в стране просто продюсеров хороших нет?

Игорь Ворошкевич: Они есть. Но там, где “бабло”. У нас и раньше продюсера, кроме британца Криса Маккрэя, с которым ничего, к сожалению, не получилось, не было. А теперь и тем более, продюсеры нами вряд ли заинтересуются: старые дяди — что на них заработаешь!

Змитер Лукашук: В сторону России ты смотришь неприязненно, а вот по-польски петь был не против, даже что-то записывал в студии…

Игорь Ворошкевич: Была такая попытка, и мы какие-то надежды на те свои поездки в Люблин возлагали. Но были два момента: мой акцент, от которого я никак не мог избавиться, и нужно было отказаться практически от всех музыкантов “Крамы”. Я на это не пошел. Я люблю дружить и работать с одними и теми же людьми — коней на переправе не меняю. Я однолюб. И если у меня в собственной жизничто-то не получилось, то это не значит, что я любитель бегать налево и направо.

Игорь Ворошкевич с сыном Яном

Мы играем блюз-рок, рожденную в Америке музыку, а мне кажется, что “крамовская” музыка все равно белорусская

Змитер Лукашук: Есть ли вообще такое явление как белорусский рок?

Игорь Ворошкевич: Да. Я считаю, что такие группы, как “Бонда”, “Крама”, “Мроя”, “Уліс”, N.R.M., ряд других из былых времен и небольшое количество молодых групп — это именно белорусский рок. Знаешь, в течение последних нескольких лет я был в жюри разных конкурсов: на белорусском языке молодежь практически не поет. Потому что они уже нацелены на зарубежье, сначала.

Змитер Лукашук: А что, в этом контексте белорусскость рока определяет именно язык?

Игорь Ворошкевич: Вот, несмотря на то, что мы играем блюз-рок, рожденную в Америке музыку, мне кажется, что “крамовская” музыка все равно белорусская. И здесь отражается все: и язык, и тематика текстов, и какие-то гармонические вещи. Они не идут напрямую от народной музыки, но все равно что-то такое национальное невольно пробивается.

Змитер Лукашук: Тебя не обижают слова, что музыка “Крамы” столько лет существования одинаковая, нет каких-то экспериментов…

Игорь Ворошкевич: Это такая тупость! “Роллинги” или АС/DC тоже всю жизнь играют одно и то же, но их в одинаковости никто не обвиняет. Белорусская необразованность приводит к тому, что люди не совсем понимают, что мы играем. Вы слушайте эмоции, прислушиваетесь к тому, что музыканты вам хотят сказать, а не следите за тем, что модно, и не ищите модных веяний в свежих альбомах. Хотя, если послушать и сравнить наш второй альбом “Гэй, там, налівай!” с третьим “Камендант”, то слышно, что совсем другое звучание, совсем другой музыкальный материал — такое ощущение, что совсем другая группа играет! Такая музыка, которую играем и мы, не меняется, но со временем становится все более качественной. Нужно экспериментировать! Представь себе, что АС/DC в качестве эксперимента начнут исполнять джаз. Ну, вот Макаревич экспериментирует: то джаз играет, то блатные беседные песни. Мне это не интересно. И Макаревич мне сегодня больше интересен как человек, который существует в каком-то политическом процессе.

После событий на Площади 2010 года я написал и музыканту, и текст, который и сегодня актуален, но песня лежит незаписанная

Змитер Лукашук: Должны ли музыканты принимать участие в каких-то политических процессах?

Игорь Ворошкевич: Мы с первых президентских выборов принимаем участие в этих процессах: ездили тогда по Беларуси с концертами “Рок за БНФ”. Поэтому я себя политиком не считаю, но жизнь моя с политикой связана. И меня всегда удивляют люди, которые говорят: “Меня политика не интересует!” Как она может тебя не интересовать, когда ты живешь в политических условиях?! Как “попса”, которая заявляет, что политикой не интересуется, но всегда обслуживает какие-то государственные мероприятия.

Змитер Лукашук: А к тебе журналисты обращаются с просьбой прокомментировать те или иные политические события?

Игорь Ворошкевич: Раньше частенько обращались. Но я не очень чтобы хочу давать такие комментарии. Во-первых, что говорить, когда и так все понятно? Во-вторых, постсоветские люди прислушиваются к поэтам: Шевчук — поэт, Макаревич —поэт, Гребенщиков — поэт, а я не поэт! И я никогда не имел, как они, влияния на миллионы людей. Нас, может, тысяч 10 знает, или немного больше. Поэтому лицом поколения я быть не могу, и не думаю, что мои слова люди воспримут всерьез. Ну, понятно же, какую я могу занимать позицию по тому, что происходит в Украине! Понятно это па тому, чем я занимаюсь всю жизнь. А того же Михалка теперь знают миллионы, он лицо “Хартии” и пусть он рассказывает истории про Маугли и красных собак. Не мое это — кричалки.

Змитер Лукашук: Изменилось ли твое отношение к творчеству тех людей, которые высказались за “русский мир”?

Игорь Ворошкевич: Ну, например, на днях сидели с другом, а фоном шел фильм Кустурицы о Кубе. И да, я совсем по-другому теперь смотрю на его творчество. И мне после его высказываний стало интересно: вот, сам он по-сербски говорит, а задал ли он себе вопрос, когда в Минск приезжал, почему здесь люди разговаривают не по-белорусски, а по-русски. Если бы я с ним встретился, я бы об этом в его спросил.

Змитер Лукашук: Нет желания какую злободневную песню написать?

Игорь Ворошкевич: Не тебе мне рассказывать, что я тексты не пишу. Тем не менее, после событий на Площади 2010 года я написал и музыку, и текст, который, безусловно, нужно редактировать, но который с тех пор так и лежит. Текст тот и сегодня актуален. А может, даже и еще больше, особенно после событий в Украине. Я не боюсь ее спеть, просто не знаю, нужно ли это. И как это люди воспримут. Может, меня воспринимают исключительно таким, какой я есть, а здесь: “Зачем он запел какой-то наполовину рэп, зачем он это сделал?” Черт его знает! Ко всему, она больше для общего проекта, а теперь каждый сам по себе: одни согласились на то, что их “распретили”, другие не согласились. Лявон Артурович не согласился, потому что ему так лучше существовать, а “Крама” согласилась. Короче, актуальная песня есть, но нужно ли ее делать и как — еще вопрос. И причина здесь не в страхе, что меня после ее исполнения “загребут”.

Только в начале существования группы издают по альбому в год, а потом начинаются перерывы -- люди более осмысленно подходят к материалу

Змитер Лукашук: За более чем 20 лет существования “Крамы” издал 8 оригинальных альбомов, концертный альбом из Новополоцка и сборку лучшего — не мало?

Игорь Ворошкевич: Достаточно! Только в начале существования группы издают по альбому в год. А потом начинаются перерывы. Люди более осмысленно подходят к материалу. Ну, один альбом у нас мог еще быть, где-то в начале 2000 годов мы пропустили один альбом. Глупое время было: то люди уходили-приходили, то запреты-распреты. Для меня это первое десятилетие нового века было какое-то непонятное. Честно скажу, теперь я больше понимаю и ситуацию, и степень своей жизни. Отложило, по-видимому, свой отпечаток и то, что я много лет прожил один на улице Народной…

Змитер Лукашук: Думал, ты скажешь: “И потому еще, что ты, гад, текстов не написал!”.

Игорь Ворошкевич: Ну, может и из-за текстов тоже. Но я не хотел говорить об этом в интервью. Причем — тебе же!

Змитер Лукашук и Игорь Ворошкевич

Змитер Лукашук: 30 августа у “Крамы” юбилейный концерт, посвященный твоему 55-летию. Для тебя этот концерт какой-то знаковый, промежуточный или рядовой?

Игорь Ворошкевич: Я думаю только о том, чтобы это был хороший концерт, лучше предыдущих, а не о какой-то там границе. Граница, наверняка, произошла на альбоме “Белая вада”. Сначала я планировал сразу заняться новым альбомом, но теперь начал колебаться. Ведь и новый альбом практически нигде не крутят, никому кроме фанов “Крамы” он в особо не нужен… Я не думаю, что следующий альбом будет лучше “Белай вады”, и что он резко заинтересует людей. У меня много песен написано, но они больше рок-н-рольно-блюзовые, и тексты туда больше подойдут на английском языке. И я мог бы довольно неплохо по-английски спеть, но делать этого не буду. Вот, думаю, может, что-то совместно с Олегом “Джаггером” Минаковым сделать, чтобы он их спел. Но есть и для “Крамы” как минимум на два альбома новых песен! Только что об этом сегодня говорить — отыграем этот “юбилейный” концерт и будем думать, как жить подальше, и что и когда делать.