“Кино про любовь, а не протест”. О чем расскажет фильм о политзаключенных
Революция прошла, а у белорусов до сих пор нет своего большого художественного фильма о тех событиях. Примерно в таком ключе сокрушалось белорусское общество весь прошлый год. Обсуждая то провокационный сериал “Окрестина” Андрея Курейчика (впрочем, так и не добравшийся до экранов), то экспериментальную драму “MINSK” российского режиссера Бориса Гуца.
Способно ли белорусское кино переплавить травматические события недавнего прошлого и настоящего страны в фильм, понятный массовому зрителю? Или для этого не обойтись без художника-легионера? Кажется, точку в этом оскорбительном для национальной культуры споре поставила режиссерка Мара Тамкович со своим фильмом “Страна под серым небом” (ещё недавно проект назывался “8 лет и 3 месяца”).
Тамкович, с середины нулевых работавшая в Польше, на волне протестов вдохновилась судьбами журналисток Екатерины Андреевой и Дарьи Чульцовой. Именно эпизоду их работы на “Площади Перемен” в ноябре 2020 года она посвятила свой короткометражный фильм “В живом эфире”. А потом развила идею до полнометражной (дебютной) картины и нашла деньги в Польском киноинституте на его производство.
Как ей это удалось? О чем расскажет будущее кино? И реально ли сейчас решить проблему политзаключенных? Обо всем этом и многом другом Еврорадио пообщалось с режиссеркой после окончания съемок фильма.
— Мара, как ощущения после конца съемок?
— Вроде выжили. Сложно говорить об эффекте, впереди монтаж, но я под огромным впечатлением вовлеченности команды в работу. Каждый человек, который на этом проекте работал, вложил в него множество сил, времени и сердца. Без этого у нас не было бы шансов снять все, что мы задумали, на то финансирование, которое есть. И за это огромное спасибо актерам, команде, продюсерам и всем людям, которые нам помогали.
— Что было самым сложным во время работе?
— Микробюджет — и все вытекающие из этого последствия. Каждый день приносил новые вызовы. Мы снимали в условиях, когда каждый специалист, работающий на площадке, исполняет сразу пять функций. И работали с профессионалами, которых не можем себе финансово позволить. Они трудились за счет знакомства и в качестве одолжения. Я, оператор и вся команда продакшена в целом в символическом смысле задолжали польской индустрии на 50 лет вперед. И я не знаю, как мы будем отдавать этот долг.
Кроме того, наш проект — это очень эмоциональная история, и снимать ее было непросто еще и поэтому.
— Почему поменяли название фильма с "8 лет и 3 месяца" на более драматичный вариант — "Страна под серым небом". На что был расчёт?
— Предыдущее название придумалось быстро на нужды заявки на финансирование в качестве рабочего. Мы изначально понимали, что его нужно будет менять, название слишком много раскрывало из сюжета для зрителей, которые не погружены в контекст, — а таких будет большинство. К сожалению, новое никак не приходило, работали в таком темпе, что сосредоточиться на поиске правильного названия просто не получалось.
— “В стране под серым небом” является развитием фильма “В живом эфире”. Обычно так поступают режиссеры на Западе, у которых есть классная идея, но нет денег на полный метр. И они снимают короткий, чтобы найти продюсеров, которые захотят в них вложиться для создания полного метра. У тебя был такой же план? Почему ты решила эту историю развивать дальше, а не попробовать себя в чем-то другом?
— Такого плана у меня не было. То, что было показано “В живом эфире”, — это одна история, а “В стране под серым небом” — уже другая. Да, там тоже будет сцена стрима с “Площади Перемен”, но она здесь является стартовым пунктом для того, чтобы показать, что случилось после. И если короткий метр был о сложном выборе в стрессовой ситуации, то полный — скорее о его последствиях.
Это попытка заглянуть за пространство титров первого фильма, посмотреть, как решения нескольких человек влияют на более широкую группу людей, их близких. И это скорее кино про любовь, а не про протест.
— Ты сказала, что фильм будет про любовь, и я сразу представил, что получится нечто среднее между мелодрамой и тюремной драмой. Как ты сама представляешь кино, исходя из своего внутреннего понимания?
— Я сама сейчас в процессе понимания, что получится. Потому что фильм рождается трижды: во время написания сценария, на площадке и во время монтажа. Это постоянно движущийся, непрерывный процесс. Если сильно упрощать, это будет фильм о паре, которая пытается сохранить себя — и друг друга под прессом системы.
— Как я понимаю, акцент в истории будет на мужском персонаже.
— Не буду спойлерить, но в фильме два главных героя — Лена и Илья. Но мужчина играет в сюжете важную роль. По задумке зритель вместе с ним переживает важные моменты истории. Эта перспектива показалась мне более интересной, менее дословной. В том смысле, что мы понимаем, как тяжело сейчас в колониях, как там обходятся с политзаключенными. Мы ожидаем, что там будет плохо. И насколько плохо, зависит от конкретной ситуации.
А что происходит с человеком, который остался на свободе, с его решениями и действиями, с его жизнью, которая тоже поставлена на паузу? И для меня стало большим вдохновением то, как Игорь Ильяш ведет себя в ситуации задержания Кати. Поэтому мне хочется заглянуть внутрь этого человека, понять, какие решения он принимает, почему он их принимает, чего ему это стоит.
— Говоря о фильме “В живом эфире”, ты почти всегда уточняешь, что это не документальное, а игровое кино, которое вдохновлено реальными событиями. В новом фильме где для тебя проходит грань между реальными фактами и вымыслом? Как ты ее выстраивала?
— История Игоря и Кати — источник вдохновения. Но не было цели сделать биографический фильм. Некоторые реальные ситуации адаптированы, какие-то сцены выдуманы, что-то из реальных событий не упоминается. И я абсолютно готова к тому, что во время обсуждения кто-то скажет, что было вот так, а не эдак.
Но задачи скрупулезно следовать всем нюансам судьбы людей и не было. Мне важнее, чтобы фильм позволял прочувствовать и осознать, с чем белорусы столкнулись в 2020 году и продолжают сталкиваться до сих пор. Поэтому я стараюсь передать верно ощущения, а не отдельные факты и их последовательность.
— Но часть зрителей все равно примет твой фильм за чистую монету — как реальную историю журналистки Екатерины Андреевой. Как ты к этому относишься?
— Любой художественный фильм всегда упрощает реальность. Какие-то эпизоды выкидываются, другие остаются. Это работает и с игровым кино, и с документальным. В каждом случае это авторский взгляд на историю, его личное восприятие, даже если сюжет претендует на определенную историчность или биографичность. Вот как, например, было в сериале “Чернобыль”. Там в конце каждой серии авторы описали, что поменяли.
Чаще я озвучиваю после показа, что в реальности задержание девушек проходило не так, как в фильме. Поэтому фильм — это не отражение реальности, а художественный вымысел, вдохновленный событиями.
Попадались люди, которые считали, что все показанное в фильме было реальностью. И воспринимали экранных героев как живых людей. Это неправильно прежде всего по отношению к живому человеку. С этим невозможно бороться, часть людей все равно продолжит принимать увиденное за чистую монету.
— Насколько события, происходящие в Беларуси или с белорусами, интересны польским кинематографистам, зрителям?
— У нас был всего один питчинг в Польском киноинституте, после которого нам сразу дали финансирование. Во время презентации было задано всего два вопроса. Один касался непосредственно структуры сценария. А второй — почему вы хотите так мало денег на такую историю?
Не знаю, насколько эти вопросы отражают заинтересованность польского общества этой темой, но в Польше интерес к Беларуси, по моему ощущению, есть.
Могу сказать это по вовлеченности съемочной команды в процесс. Люди соглашались работать за значительно меньшие деньги, чем привыкли, или вовсе бесплатно. Многие соглашались не просто потому, что можно в кино сняться, а именно из-за выбранной темы сценария.
— Можно ли назвать твое кино белорусско-польским?
— Практически вся съемочная команда состоит из поляков, кроме меня и моей ассистентки, она тоже из Беларуси. И, конечно, белорусских актеров. Но в большинстве моментов это прежде всего польский фильм по белорусской теме.
— Поскольку это твой полнометражный дебют, ощущаешь ли ты груз ответственности? С учетом того, что раньше ты снимала все-таки короткометражные работы, а тут как-никак — полная форма.
— Я ощущаю его со всех сторон, каждую минуту, ежедневно. И не знаю, что получится. Но давно я столько сил ни во что не вкладывала, сколько в этот проект. Если нас ожидает провал, то это будет следствием чего угодно: нехватки денег, таланта и т. д. Но уж точно не того, что в проект не вложили максимум усилий. Мы стараемся изо всех сил.
— С учетом того, что фильм финансирует польское государство, имеет ли оно права вмешиваться в процесс создания? Проще говоря, есть ли цензура и в какой форме она проявляется?
— После питчинга у меня не было ни одного контакта с Польским киноинститутом. Более того, мои продюсеры дали мне творческую свободу решать, какой будет картина, и никаким образом не пытаются ограничивать меня, кроме финансового ценза, — что можем себе позволить, то и снимаем.
— Поскольку твой фильм вдохновлен эпизодом из жизни Екатерины Андреевой, которая является сейчас политзаключенной, не могу не спросить, что ты думаешь насчет стратегии их освобождения. И о развернувшейся дискуссии о том, нужен ли торг с Лукашенко либо с властями по их освобождению или нет? У всех свое мнение на этот счет, но особого успеха по освобождению не видно.
— В последние месяцы я живу только фильмом и конкретной историей, которую в нем рассказываю, так что у меня не было возможности следить за нюансами дискуссии на эту тему.
В моем понимании ситуации политзаключенные воспринимаются режимом как ресурс, нравится нам это или нет.
И режим будет использовать этот ресурс и на внутренние нужды устрашения, и как инструмент в потенциальных переговорах с внешними структурами. Опять-таки, нравится нам это или нет.
Решение — как минимум в краткосрочной перспективе — относительно их освобождения тоже будет принимать только этот режим. А если пытаться абстрактно рассуждать, то мы всегда в ловушке упрощений. Дилемма переговоров с террористами. Нет простых ответов на такие вопросы.
— Когда стоит ждать твой фильм и какие у вас уже есть планы по его продвижению?
— У нас есть планы на европейские фестивали, но пока я ничего конкретного не могу сказать, потому что фильма еще нет. Мы, естественно, ищем возможности его показывать, продвигать, организовать премьеру. Но это будет известно, как только появится материал, с которым реально можно обращаться к фестивалям.
