“Невеста сядет”, “Не дай бог, Лебедько убьют”: как умеют “уговаривать” в КГБ
Кандидат в президенты Алесь Михалевич после выборов 2010 года пообещал КГБ сотрудничество в обмен на свободу. Но, оказавшись на воле, тайно собрал пресс-конференцию прямо в Минске, рассказал о пытках и назвал здание Комитета госбезопасности концлагерем в центре города.
Это классический пример поведения “израильского солдата, попавшего в плен” — этот текст же попадался вам в соцсетях? Его главная мысль: задача солдата в плену — сохранить свою жизнь.
Однако десять лет назад соцсети ещё не были так развиты и мем об израильском солдате знали не все. Поэтому другие политики, задержанные тогда, “на выходе из КГБ” попали под волну порицания. За что? Кандидат в президенты Ярослав Романчук в эфире госканалов зачитал речь, в которой якобы осуждал организаторов “Плошчы”. А Андрей Дмитриев, глава штаба кандидата в президенты Владимира Некляева, говорил, что милиция не виновата в избиении его соратников, шедших колонной на площадь Независимости.
Мы попросили политиков рассказать, кем и чем их шантажировали ради “покаяния” или тайного сотрудничества после “Плошчы-2010”.
Андрей Дмитриев: старался сформулировать так, чтобы никого не оговорить
В пять часов утра 20 декабря 2010 года Андрея Дмитриева и его будущую жену Татьяну задерживают. Через несколько часов Дмитриев зачитывает на камеру текст, в котором говорит: милиция не виновата в избиении кандидата в президенты Владимира Некляева. Избили его некие “пьяные молодчики”.
Татьяна в этот момент находится в соседнем кабинете КГБ. В случае отказа её обещали оставить в подвалах надолго. Где-нибудь в соседней камере.
Днём “покаяние” попадает в эфир государственных телеканалов. Страна, едва отошедшая от ужаса массовых задержаний в ночь после выборов, клеймит Дмитриева предателем. Некоторые участники тех событий до сих пор не могут простить политику, что дал тогда слабину.
Это была не первая редакция “покаяния”, которое предложили зачитать Дмитриеву. Сперва его уговаривали “признаться” в том, что Некляев готовил госпереворот.
— Тогда они вели себя спокойно. Я отказался. Сказал, что этот текст не приемлю. Ни в каком виде не смогу его произнести, — вспоминает Дмитриев в разговоре с Еврорадио.
Прошло несколько часов. Появилась другая редакция речи.
— Мне предложили сказать, что на Коллекторной [улица, на которой силовики напали на колонну Владимира Некляева. — Еврорадио] милиция была ни в чём не виновата. Я понял, что нужно принимать решение. Было тяжело. Когда записывали видео, я просто описал события, как они были. И добавили “пьяных молодчиков” — которых там не было. Я попытался сформулировать текст так, чтобы никого не оговорить.
В той ситуации времени на раздумья Дмитриеву не дали. Это не тот вопрос, обдумывать который тебя оставляют на всю ночь.
Когда записывали текст, Дмитриев находился напротив кабинета председателя КГБ. Тот лично вышел поговорить с руководителем избирательного штаба Некляева.
— Принимая то решение, я осознавал, что мне с ним надо будет жить, что столкнусь с осуждением. Но некоторые люди своим осуждением меня удивили особенно. Я знал, как они себя вели на допросах, что они говорили. И немножко удивился, узнав, что человек способен сделать вид, что с ним этого не было.
То, как отреагировало общество на интервью Романа Протасевича, показывает, как белорусы выросли, как повзрослели. Поэтому они и требуют к себе уважения, права управлять страной. Меня это радует. Я среди тех, кто на это работал десять лет.
— А как ваша невеста отреагировала на то видео?
— Ну как? Поцеловала.
Позже Дмитриев никогда не обсуждал с женой, правильно ли поступил. Он говорит, что всегда чувствовал: да, правильно. И поддержку с её стороны тоже чувствовал.
— Свобода любимого человека и людей вообще — это высшая ценность. И если мы это декларируем, то мы так себя и должны вести. В том числе должны быть готовы чем-то пожертвовать. Мы сегодня живём в стране, где люди у власти готовы жертвовать всем. И это не та страна, которую мы хотим видеть.
Если заслушать все покаянные обращения на камеру из СИЗО, то окажется, что это единственное место, где власть смогла реализовать все свои обещания, замечает Дмитриев. Бесплатная медицина, хорошее питание, уважительное отношение. Даже прививка от COVID-19, о которой упомянул Протасевич.
— Но на самом деле мы все понимаем, что это не так. Попадая туда, человек ставится перед выбором. Этот выбор может касаться того, обвинения по какой статье ему предъявят. В случае с Романом это особенно актуально: это может быть статья об организации действий, нарушающих общественный порядок, а может быть подготовка протеста.
Это могут быть угрозы, связанные с близкими.
А может быть и работа “доброго полицейского”, предполагает Дмитриев.
— Вполне может появиться человек, который говорит: мы ведь тоже за родину, за независимость. Я уверен, что психологи работают, особенно если человек на такие вещи откликается.
— У вас в КГБ были “добрые полицейские”?
— Со мной все были злыми.
Сожаление и сочувствие — Дмитриев считает, что это единственная допустимая реакция на интервью Протасевича. Сам он ещё записал видеообращение в тик-ток.
— Я бы не искал, посылает ли Роман Протасевич сигналы о том, что его заставили произносить определённый текст. Это неважно, понимаете? Даже если они с помощью психологов смогли его убедить, переубедить — это не имеет никакого значения. Мы имеем дело с человеком, которого взяли в плен. Его нахождение там — это и есть сплошной сигнал.
Ярослав Романчук: “Не дай бог, Лебедько убьют. Ты всю жизнь будешь носить этот крест”
Утром 20 декабря 2010 года в эфир белорусских государственных телеканалов выходит видеоролик, который впоследствии будут часто цитировать. На видео экс-кандидат в президенты Ярослав Романчук говорит, что “осуждает призывы к действиям, которые нарушают мирный характер проведения массовых акций”. Это было сразу же после “Плошчы-2010”.
Записать это обращение Романчука уговаривали четыре часа. Два часа он прогуливался с “убеждающими” между гостиницей “Европа” и КГБ. Ещё два часа он провёл в здании КГБ.
— Мне предлагали сделать доброе дело: снизить риски политических репрессий. В частности речь шла об Анатолии Лебедько. К тому моменту, когда я с ним разговаривал в последний раз, его выволакивали из квартиры.
Меня уговаривали так: “Не дай бог, Лебедько убьют, потому что ты не зачитал этот текст. Ты всю жизнь будешь носить этот крест”. Мол, поставил свою карьеру, чистоту политического мундира выше человеческой жизни.
Я не был человеком улицы, человеком баррикад и психологически не был готов к такому давлению. Мне казалось, что нужно сделать всё, чтобы людей не начали убивать. А что они могут это сделать, я не сомневался. Я был в одной партии с [Юрием] Захаренко и [Виктором] Гончаром.
Находясь в КГБ, человек не может знать, что на самом деле происходит на воле. Через четыре часа Романчук согласился — и зачитал на камеру текст. Надеялся, что люди “разберутся”. Намеренно зачитывал его так, чтобы визуально можно было заметить отличия от его предыдущих выступлений. Такие сигналы, говорит Романчук, он считал и в выступлении Протасевича, но конкретизировать не стал.
Сигналов самого Романчука 10 лет назад многие не распознали. И не заметили, что позже на суде он не стал повторять тех слов.
— Оппозиция тогда решила выбрать меня козлом отпущения. Многие политики наперебой придумывали оскорбления, обвинения.
В отличие от ОГП, которая вычеркнула экономиста из своих рядов, Анатолий Лебедько Романчука не осудил. Ещё многие годы они делали общие проекты. Недавно Романчук услышал извинения от Дмитрия Щигельского, который в 2010-м его осудил.
Он признаёт, что тогда, в 2010 году, был не готов к давлению, с которым столкнулся в КГБ. Не готов к нему оказался и Протасевич. Да и разве можно быть к этому готовым?
— Мотивация Романа может быть самой разной — и девушка, и родители, и просто правильное управление потоком информации. Убеждают там профессионально, особенно если ты не был к этому готов так, как готовы аксакалы белорусской политики — Статкевич или Северинец.
Алесь Михалевич: сначала все были вежливыми
Что будет, если отказаться прочесть текст для госТВ? Об этом мы спросили экс-кандидата в президенты Алеся Михалевича. В СИЗО КГБ после отказа от выступления он провёл два месяца.
— Со мной вели беседы высшие чиновники КГБ. Беседы были довольно вежливыми, никаких угроз. Первые часы — это всегда испытание человека. Поиск тех, кто согласится сотрудничать, а кто не сломается.
Им было понятно, что я отказываюсь сотрудничать. Через несколько недель начали реализовывать силовой вариант. Начались избиения, выламывание рук, так далее.
Михалевич был едва ли не единственным кандидатом, который в 2010 году не критиковал белорусскую власть, а просто предлагал новые решения, которые могли бы изменить Беларусь к лучшему. И предполагал, что с ним ничего подобного случиться не может.
Политик предполагает, что теперь система, которая в 2011 году была демо-версией, разработана куда лучше. И временной лаг между вежливыми предложениями и избиениями, возможно, сократился.
Через некоторое время Михалевич сказал сотрудникам КГБ, что согласен сотрудничать. Он пошёл на этот шаг, чтобы рассказать, что происходит с политзаключёнными. Уже через неделю после освобождения политик собрал пресс-конференцию и рассказал о пытках в КГБ.
Почему в КГБ так легко поверили в то, что избитый в СИЗО политик станет верным сотрудником?
— Председателем КГБ тогда был человек, который прежде в этой структуре не работал [Вадим Зайцев, прежде служивший в Госпогранкомитете. — Еврорадио]. Думаю, что у большинства сотрудников, которые со мной контактировали, было понимание: принуждать человека к сотрудничеству через физическое воздействие, через избиения — это ненадёжный метод.
Из литературы, из теории известно: хороши агенты — которые верят в идею, или те, кто работает за деньги. А ещё те, на кого есть компромат. На меня не было компромата, я никогда не верил в существующую белорусскую систему. И разумеется, мне никто не предлагал никаких денег.
Вероятно, были те, кто понимал, что вербовка Михалевича — это ненадёжно. Но решение принимал начальник. И оно не обсуждалось.
После поступка Михалевича десятки людей, подписавших согласие сотрудничать, подписали отказы.
— В некотором смысле это приобрело массовую форму. Но есть и те, кто не поверил. Я спокойно отношусь к тем, кто сейчас критикует поведение Романа Протасевича. Но я их не поддерживаю. Мы не знаем, через что прошёл человек, какие методы в его отношении применялись.
Когда вчера я смотрел съёмку пресс-конференции, меня впечатлило, что ни один из чиновников и генералов, которые были там с ним, не пожали Роману руку. То есть отношение к нему внутри системы — как к прокажённому, с которым нельзя даже здороваться.
