В пандемию чуть не стал айтишником: интервью с бывшим дирижёром Большого театра

Этим летом журналисты спрашивали у белорусского дирижёра Дмитрия Матвиенко: так что же, вы теперь от нас уедете? В июне дирижёр Большого театра Беларуси стал победителем международного конкурса в Дании. Это означало, что у него появилась возможность сыграть с лучшими оркестрами мира.

Дмитрий обещал: не уеду. Объяснял, что не хочет уходить из театра.

Дирижёр выходит на связь из Мюнхена: здесь он участвует в постановке оперы Шостаковича “Нос”. Её ставят Владимир Юровский и Кирилл Серебренников. В Мюнхен он приехал из Генуи: там он выступал в театре Карло Феличе. А в Большом театре Беларуси Дмитрий уже не выступит: когда закончатся гастроли в Европе, он вернётся, только чтобы написать заявление об увольнении.

Находясь на гастролях, Дмитрий узнал, что его сняли с позиции дирижера-постановщика оперы “Самсон и Далила”. Дирижер посчитал, что его дальнейшее сотрудничество с театром невозможно.

Когда мы позвонили в театр, там признали: они расстроены и понимают, музыканта какого уровня теряют. Но всё ещё рассчитывают на сотрудничество: даже готовят приказ, по которому в постановке “Самсон и Далила” он будет вторым дирижёром.

Мы поговорили с Дмитрием об уходе из Большого и о том, как пандемия может превратить дирижера в айтишника. А в театре спросили, готовы ли они побороться за дирижера.
 

“Был на краю, а потом всё изменилось”

— Сейчас вы участвуете в постановке в Мюнхене, а год назад вы просматривали курсы программистов — быть дирижёром в Беларуси настолько сложно?

— Прошлым летом в самый разгар пандемии я был в депрессии. Тогда я работал в Москве, но был вынужден вернуться в Минск. В марте 2020-го все концерты отменились в один день.

В Москве я снимал жильё, жил на чемоданах, дома ждали жена и ребёнок. Решил вернуться. И в июле в самом деле начал подумывать о том, чтобы найти другую работу, смотрел ролики по программированию. Я никогда не думал, что родился для профессии дирижёра, у меня не музыкальная семья. Но я рано полюбил музыку, мне всю жизнь хотелось этим заниматься.

Но тем летом я уже готов был сломаться и всё бросить.

Процент дирижёров, у которых всё складывается, очень мал. При том что мы и без того штучный товар: один выпуск консерватории — это всего два-три человека. Есть стагнация. Были года, когда кафедра вообще не объявляла набор дирижёров.

На дирижёрских конкурсах, в которых участвую уже десять лет, я только один раз видел дирижёра из Беларуси. Один раз. Для меня это грустная история, потому что у нас талантливые люди. Это проблема и консерватории, и того, что у нас один оперный театр и не так много оркестров.

И прошлым летом я действительно был на краю, а потом как-то резко всё изменилось. Сперва — конкурс дирижёров в Италии, где я познакомился со своим первым агентом. В июне — победа на конкурсе молодых дирижёров имени Николая Малько в Копенгагене. Теперь всё совсем иначе. Думаю, судьба специально испытывает нас, доводит до края, смотрит, насколько ты прочный.

— После победы в конкурсе, наверное, посыпались предложения сотрудничества от мировых театров — был велик соблазн бросить постановки в Большом и уехать с гастролями?

— Все концерты, все ангажементы и договорённости, которые последовали за конкурсом, расписываются на вторую половину сезона. Нет, после конкурса я не сказал Большому театру: извините, теперь у меня есть что-то поинтереснее.

Наоборот, в ноябре и декабре мне предлагали несколько очень интересных проектов. Но я сказал: извините, у меня постановка “Самсона” в Минске. Если ты договорился с театром о проекте, то, даже если тебе прилетает что-то более интересное, невероятно некрасиво сорвать прежние договорённости. В таком случае ты ставишь под угрозу отношения со всеми театрами в мире.

К тому же минская постановка была для меня важной с художественной, а не финансовой точки зрения. Хотелось сделать что-то со своими музыкантами.

Трудно объяснить мотивацию, проще всего сказать так: это твоя родина, твой театр, и ты хочешь со своими артистами делать своё дело хорошо. А не только выступать на Западе, где для этого есть все условия. Нужно отдавать долги своей родине.
 

“В любом театре скажут, что полтора месяца достаточно”

— Но вас сняли с постановки “Самсон и Далила” в Минске. Почему?

— Мы должны были ставить “Самсона и Далилу” в декабре. А сейчас я нахожусь в Мюнхене на постановке “Нос” Шостаковича. Об этой постановке я узнал более чем полгода назад. В мае в театре в Минске мне подписали бумагу, в которой руководство соглашалось: я могу отсутствовать в театре в это время.

Я планировал вернуться в Минск за полтора месяца до премьеры. В любом театре мира вам скажут: полтора месяца — достаточный срок для дирижёра-постановщика.

Но в это время поменялось руководство театра, и наши прежние договорённости аннулировались. Новый директор спросил: как же вы можете уехать во время постановочного периода?

Это не устроило руководство, они хотели, чтобы я с сентября учил с артистами ноты. Моя основная работа — подготовительная, и я с этой партитурой провёл много времени. Перед моим отъездом мы собрались со всеми солистами, концертмейстерами, прошли материал, я рассказал каждую ноту.

А учить ноты — это не работа дирижёра-постановщика. Дирижёр может приступать к работе, когда ему показывают выученный материал, который солист учит самостоятельно с помощью концертмейстера.

Директор этого просто не знает, потому что занимался прежде несколько другой работой.

— Но ведь в театре достаточно специалистов, которые могут все объяснить директору?

— Я могу только догадываться, каким образом это решение перешло в стадию выполнения, но я уверен, что в его принятии участвовал весь цех. Если бы у нас с режиссёром-постановщиком сложились хорошие отношения, этой ситуации не возникло бы. Директор бы о ней даже не узнал.

Директор — это человек, которому рассказывают, как устроен театр и какое художественное решение нужно принять. Я со своей стороны не стал особенно сильно убеждать, просто сказал: полтора месяца достаточно для репетиций, в своих силах я уверен.

Моя коллега, с которой мы должны были работать над постановкой, тоже уезжала на гастроли. Но если меня не было в театре в сентябре и октябре, то её — в ноябре. И она захотела устраивать постановочные репетиции до своего отъезда. Но что в этой ситуации мог сделать я?

— Как эту проблему решали бы в других театрах?

— В театре есть второй дирижёр, и это нормальная практика, когда он заменяет на репетициях. Но в Большом театре второй дирижёр — номинальная должность.

Как это происходит в Мюнхене? Здесь я как раз выполняю роль второго дирижёра. Я сижу на всех репетициях и выполняю все задачи, которые мне предлагаются. Здесь ты должен за кого-то попеть, там за кого-то постучать, тут молниеносно подбежать и заменить дирижёра в оркестровой яме во время репетиции, подстраховать, когда у него интервью.

Вот это настоящая ассистентская работа, которую я очень люблю, на которой дирижёр учится, и у меня таких работ было уже немало. То есть я знаю, как это должно быть. И только в этом случае будет хорошая продукция. А если один человек работает за всех, он просто надорвётся.
 

“Просто не понимают, что люди — это ценно”

— Так что же, теперь вы точно от нас уедете?

— Сейчас тяжёлая обстановка для работы в Минске. Созданы непригодные условия для работы артистов. Руководство — с одной стороны, артисты — с другой. Пропасть настолько гигантская, что нет возможности договариваться. Работать в Беларуси невозможно.

— Когда говорят о том, что работать в Беларуси невозможно, все имеют в виду разное “невозможно”. О чём в первую очередь говорите вы?

— О финансовой стороне. Если тебе на карточку приходит мизерная сумма, ты совершенно не заинтересован в том, чтобы работать лучше. У нас дирижёры в некоторые месяцы получали меньше, чем уборщики, а солисты — меньше, чем хор. При том что хор тоже немного получает.

Вопрос не в том, почему много у хора. Понятно, что кризис, коронавирус, нет спонсоров. Вопрос в том, почему к этому добавляется абсолютное непонимание со стороны руководства.

В Минске я преследовал одну цель — учиться. В Европе я могу зарабатывать на жизнь. Пока я работал в Минске, я был в долгах. У меня жена и маленький ребёнок, а сумм, которые я зарабатывал, хватало на транспорт. Здесь хорошие условия для жизни.

Я проработал в театре чуть больше года и не знаю, как было до этого, до кризиса, связанного с коронавирусом. Могу судить только по тому, что рассказывают коллеги. Но взять хотя бы то количество увольнений, которое произошло за сезон: увольняли людей, которые составляли код театра. Увольняли по разным причинам, и все они для меня были совершенно необоснованны.

— Руководство театра могло бы найти аргументы, чтобы уговорить вас остаться?

— Да и вопрос не в том, соглашусь я остаться или нет. Этого не может быть, потому что руководство театра не понимает, насколько ценными были для театра уволенные и уволившиеся люди.

Я не хочу преувеличивать свою значимость, но да, меня могли бы просто держать в ростере, и мы бы делали периодически совместные спектакли и концерты. Для меня это была бы возможностью выступать в Минске. А для них — иметь в своих списках лауреата конкурса Малько, как это делают во всех театрах.

Но они не могут предложить никаких выгодных условий, потому что не видят во мне никакой ценности.

Да, у меня были проекты, которые я хотел реализовать с театром. Мы хотели поставить балет по Достоевскому — уже придумали музыкальную канву. Этот проект для меня стал очень важным — но его мы уже едва ли сможем реализовать.
 

“Не проблема выступить в Берлинской филармонии, проблема — вернуться туда”

— Тогда расскажите, в каких театрах вас могут искать белорусы? Имея к этому моменту практически полную творческую свободу, с кем и где вы хотели бы выступить?

— В Минске остались артисты, с которыми у меня сложились хорошие отношения, и я знаю, на какие партии при возможности их позову. А какие это будут театры? Были бы границы открыты. Сейчас каждое моё передвижение из Минска — это ад. До Генуи я добирался 27 часов — и это не Австралия и не Юпитер, не так далеко. А в мае ждёт поездка в Австралию — вообще не представляю, как это будет.

Сейчас у меня есть возможность дальнего планирования, есть миллиард артистов, с которыми хотелось бы познакомиться. Но я понимаю, что с кем-то мне ещё рано встречаться.

Я хотел бы сыграть с Мартой Аргерих [аргентинская пианистка. — Еврорадио], со многими выдающимися музыкантами. Но пока мне это не нужно. Я знаю, что у меня есть возможность однажды с ними встретиться — и хорошо. Я не загадываю.

Но сейчас я уже могу выбирать людей, с которыми хотел бы поработать. Приходит программа концерта, у меня спрашивают: каких вы хотели бы видеть артистов? Я предлагаю, называю пять фамилий музыкантов, и те из них, кто хочет, кто может участвовать в проекте, откликаются на предложение.

Скоро я выступлю с концертом в Монте-Карло, там я буду играть с выдающимся итальянским виолончелистом Марио Брунелло. С одной стороны, я невероятно счастлив, с другой стороны, у меня будет уязвимая позиция, я буду единственный, кто играет этот концерт в первый раз.

Своих желаний нужно бояться. Возможно, я мечтал бы выйти к Берлинской филармонии, но худшее, что может со мной произойти сейчас, — выйти туда. Имея хорошего агента, попасть в берлинскую филармонию не большая проблема. Проблема — выйти к ней во второй раз.
 

Комментарий театра: мы понимаем, кого теряем

— Конечно, театр понимает, что Дмитрий — прекрасный музыкант, и мы заинтересованы в том, чтобы продолжать работать с ним. Это может сказать любой сотрудник театра.

Так как Дмитрий не может быть дирижёром-постановщиком “Самсона и Далилы” в силу своего отсутствия, ему предлагают стать вторым дирижёром спектакля. Я понимаю — это болезненно, Дмитрий много сил вложил в эту работу, работал с нотным материалом. Но, к сожалению, есть определённые нюансы, и потому он переводится на роль второго дирижёра. Уже даже подготовлен приказ.

У Дмитрия были и другие планы, связанные с дальнейшими постановками, в которых он должен был выступать дирижёром-постановщиком. И хочется, чтобы он не рубил с плеча, чтобы было возможно общаться и договариваться. 

На 2022 год у нас была запланирована премьера балета “Идиот”. Это большая работа, в которой его роль была бы очень заметна. В этой постановке необходимо было подбирать партитуру. Театр этих планов не отменял.

Если вы думаете, что мы отвернулись и руки Дмитрию не пожмём, — это не так, что вы. Театр очень переживает из-за случившегося.