Дулина: “После задержания мне стало легче — будто я принесла себя в жертву”
Лингвист, преподаватель итальянского языка Наталья Дулина провела 15 суток в шестиместной камере. В ней было 26 человек.
Мы звонили Дулиной, надеясь услышать, что отношение к задержанным изменилось. Что теперь даже в администрации изоляторов понимают: это война. И антивоенный протест — это уже больше, чем протест против режима.
Оказалось, что после своего освобождения Дулина подала письменную жалобу в прокуратуру на условия содержания в ЦИП. Пятнадцать суток в переполненной камере, без матрацев, в духоте, на полу. Без передач и верхней одежды. И проведя пятнадцать суток в таких условиях, Наталья сказала: мне стало легче.
“Я понимаю, что моё задержание не изменило положения украинцев”
Наталья Дулина после увольнения в 2020 году из МГЛУ занимается репетиторством, преподаёт итальянский язык. Утром 24 февраля урок должен был начаться в 9:00. В 9:00, как и планировалось, позвонила ученица. И сказала: “Война началась”.
— Я считала, что собака, которая лает, не может укусить. И раз войну так отчаянно анонсируют, она не может начаться. Когда я услышала новость, стало страшно. У всех, с кем я говорила в тот день, был шок. И особенно страшно было от того, что вся эта техника, которую согнали якобы для учений, пошла на украинскую территорию через Беларусь.
Через несколько дней Наталья Дулина обратилась к украинцам в соцсетях. Там она сказала: родные, мы с вами. А через несколько дней вышла на улицу, чтобы повторить своё заявление оффлайн. И когда поезда с украинскими беженцами — шесть человек на место — ехали к польско-украинской границе, Дулина сидела в камере. Там тоже было в среднем шесть человек на место.
— Наверное, это странно прозвучит, но мне стало легче. Я будто бы принесла себя в жертву. Хоть я и понимаю, что моё задержание не изменило ни отношения украинцев к нам, ни их ужасного положения.
“Ты понимаешь, что никого не сможешь отбить — но бросаешься на помощь”
Когда мы созваниваемся с Натальей Дулиной, она всё ещё чувствует себя не очень хорошо: мучают простуда, кашель.
— У нас там было очень душно, но, видимо, окна были неплотно закрыты. И однажды окно открылось. А спали мы на полу. Мы просили сотрудников закрыть окно на ночь, но безрезультатно. Не только я, но и несколько других девочек проснулись в один день с больным горлом. А потом это обернулось простудой. Лучше быть здоровым в таких местах, это очень облегчает пребывание там, — говорит Наталья.
Она не должна была попасть в изолятор. В тот день, когда Наталья Дулина вышла на акцию протеста у железнодорожного вокзала, там было совсем мало людей. И, как обычно, много автозаков. Силовики сработали на опережение.
Она не должна была попасть в один из них — ничто не выдавало в Дулиной протестующую. Был даже предусмотрительно куплен билет на поезд — на случай, если на неё всё же обратят внимание.
Наталья уже собиралась спускаться в метро, понимая, что массовой акции в тот день уже не будет. И вдруг увидела, как несколько силовиков волокут в автозак одного парня.
— И я побежала туда. Вы знаете, как это бывает, когда на наших глазах задерживают человека. Часто женщины начинают кричать, стыдить, требовать отпустить. И я почувствовала ярость. Я подошла к бусу и стала кричать на человека, который сидел на переднем сидении, даже пыталась открыть дверцу буса.
Я сама нарвалась. Если бы не подбежала к омоновцам, поехала бы в тот день домой. Но срабатывает рефлекс: ты понимаешь, что никого не сможешь отбить, но всё внутри закипает — и бросаешься на помощь.
Я понимала, что все мои яростные выкрики не могут остаться безнаказанными. И мы поехали. Они вели себя, к слову, вполне нормально.
В РУВД написали, что Наталья Дулина стояла в толпе и кричала “нет войне”. Предусмотрительно купленный билет на поезд не помог: у Дулиной “плохая репутация”, её уже дважды задерживали. “Наш человек”, — сказали сотрудники.
“Стояли толпой и кричали “нет войне”
Сперва в двухместной камере было 17 человек. Потом Наталью перевели в шестиместную камеру. Легче не стало: в ней было 26 человек.
В прошлый раз Наталью Дулину задерживали в ноябре 2020 года. Она говорит, что с тех пор существенно изменились условия содержания. Изменилось и отношение со стороны сотрудников: те просто привыкли к “политическим”.
— Они работают рутинно. Мне кажется, у них пропадает чувствительность. Они уже привыкли покрикивать, привыкли относиться к нам как к предметам, с которыми вынуждены работать.
Но человеческий фактор имеет значение и в таких местах. Кто-то остаётся человечным, кто-то становится жёстче, а кто-то — равнодушнее. Твои условия содержания часто зависят от смены, от конкретных людей.
Наталья не знает, с чем связаны перемены в отношении, но констатирует: к тем, кого задержали за антивоенные настроения, относились жёстко.
— С нами обращались гораздо хуже, чем с другими заключёнными. Если человек попадал туда по каким-то другим статьям, не относящимся к политике, то ему давали матрас, бельё. У него даже была возможность получать книги. У нас не было ни матрасов, ни белья. У нас забирали верхнюю одежду. Мы спали на полу.
О том, что нам не положены какие-то вещи, мы слышали даже от самих работников. “Вам, политическим, это не разрешается”. Были те, кто относился с сочувствием, были равнодушные, а была и открытая ненависть. Когда мы о чём-то просили, нам говорили, мол, такие-сякие, нечего было протестовать.
Многие сотрудники полностью перешли на обсценную лексику, они говорят грязно, тупо и очень лениво — постоянно демонстрируют недовольство тем, что им нужно выполнять эту работу.
Всё это разительно отличалось от того, с чем я столкнулась в ноябре 2020-го. Конечно, я читала много свидетельств происходящего на Окрестина сейчас, но теперь столкнулась с этим лично.
Я увидела ненависть к нам. Я понимаю, что многие из них верят в то, что всё делают правильно. Это сознание-негатив, как плёнка в старых фотоаппаратах. В этом сознании всё перевёрнуто. Там, где тёмное, — у них светлое, а светлое, напротив, видится чёрным.
“Есть вещи, которые дороже личной свободы”
Год назад Наталья решила, что протесты в Беларуси закончились. Эта убеждённость пришла 27 марта. На этот субботний день был анонсирован большой митинг — люди хотели отпраздновать День воли, который в тот год выпадал на будний день.
— Мы должны были собраться на площади Бангалор. Когда мы туда приехали, всё было обложено автозаками. Стало понятно: нам не дадут сгруппироваться в одном месте.
Силовики выдавили нас оттуда. Всем, кто стягивался к Бангалору, говорили, что транспорт ходить не будет, что нужно уезжать. Мы приехали на Сурганова, там тоже увидели омоновцев. А потом в чатах нам сказали: ничего не получится, расходитесь по своим районам. И мы разошлись.
В тот день меня остановили, завели в бус, проверили документы — но затем отпустили. Для меня это был знак: всё. Когда говорили о забастовке, я видела, что люди напуганы, что смотрят друг на друга с недоверием. Мол, я-то выйду — а он? Я-то пострадаю — а толку? И такие настроения у нас уже давно.
Поэтому для меня был приятный сюрприз, когда 27 февраля у Генштаба собрались люди.
Тогда, в день референдума, ещё днём в соцсетях начали появляться видео, на которых люди прямо на избирательных участках скандировали “нет войне”. А на вечер была анонсирована антивоенная акция у Генерального штаба. Наталья Дулина пришла и туда.
— В тот раз мы успели собраться. Нас было несколько сотен человек, не могу сказать точно. Некоторое время мы стояли с плакатами и выкрикивали антивоенные лозунги “Нет войне!”, “Слава Украине!”. Были серьёзные “хапуны”. Но брали в основном мужчин. Меня, видимо, приняли за городскую сумасшедшую, наверно, потому что я высказывала им своё возмущение”.
Одному из силовиков я сказала: но ведь когда вы пересажаете нас, вас самих отправят туда. Воевать. Он сказал: “Я бы всех этих бандеровцев задушил”. Сказал с такой ненавистью, что я поверила: у него правда “отмороженное” сознание.
Открытый протест в Беларуси сейчас — это отчаянный поступок. И каждый, кто выходил на антивоенные акции, это понимал.
— Выйти сейчас на улицу, на акцию в Беларуси — это самоубийство. Это значит, что через несколько минут ты будешь в тюрьме. И вроде бы все за рубежом знают, что происходит у нас в стране, но не понимают масштаба. На украинцев я за это непонимание не злюсь и не обижаюсь.
Многие из тех, с кем я общалась, говорили: но ведь именно Зеленский до последнего не хотел встречаться с Тихановской. Ведь именно он продолжал экономические отношения с Беларусью, когда мы просили ввести санкции. Но мы не можем не чувствовать вину за то, что происходит в Украине.
Да, мы — мирные. Да, мы сочувствуем украинцам. Да, мы против войны. Но через нашу территорию агрессор нападает на соседа.
Есть вещи, которые дороже личной свободы. Это чужая свобода и чужая жизнь. И то, в каком состоянии сейчас украинцы, не сравнимо с нашим. И иногда бывает настолько невыносимо стыдно отмалчиваться, что ты готов распрощаться со свободой, только бы совесть не грызла.
