Як на Еўрарадыё плацяць заробак і хто жыў у адным пакоі з Лукашуком?

У маладым беларускім выдавецтве "Мяне няма" выходзіць новы раман Паўла Анціпава — "Куда-нибудь приезжать, что-нибудь делать и уезжать".

Герой кнігі знаходзіць свой стары тэлефон і перачытвае смскі, якія захаваліся. Пра кожную з іх ёсць што ўспомніць — можна напісаць цэлы раман. Што Анціпаў і зрабіў.

Фрагмент другой часткі рамана прысвечаны перыяду ў жыцці Анціпава, калі ў 2008 годзе ён працаваў на Еўрарадыё. Як Анціпаў жыў у адной кватэры са Змітром Лукашуком і як яму налічвалі ганарары — усе гэтыя падрабязнасці пісьменніцка-журналісцкага жыцця можна прачытаць ва ўрыўку, які публікуе Еўрарадыё.

Павел Анціпаў піша лірычны постфікшн. Гэта значыць, што ў кнізе шмат ад жыцця і шмат з галавы самога Паўла. Але наколькі дакладнае яго апісанне рэальнасці?

"Тут аднолькава важныя дакладнасць сітуацый і дзівацтвы памяці, вербальны гон і збоі настрояў", — кажа Анціпаў.

Як прачытаеце ўрывак — паглядзіце гутарку Анціпава са Змітром Лукашуком. А замовіць кнігу можна тут.

Отрывок из второй главы романа

Надо сказать, что когда-то Еврорадио работало в Беларуси. Но когда я вернулся из Литинститута, их офис уже разгромила милиция, а потому это было такое радио в изгнании. Журналисты ездили на вахты в Варшаву — две недели там, две недели в Минске. Эти перемещения меня тоже привлекали.

С Юлей Слуцкой я встретился на площади Победы в кафе Салодкі фальварак, мир его праху. Когда-то это было единственное в городе кафе с чаем, тортиками и летней террасой. Стоял жаркий день, как в романе Бахаревича, город пуст, только я, Юля и официант. Юлины инопланетные глаза, исполненные из сатурнианского хрусталя, были на несколько тонов светлее, чем я ожидал, а потому от них невозможно было отвести взгляд. Этим глазам я соврал, что работал на Ленте полгода, хотя это был всего лишь месяц.

Впрочем, Юля имела свои способы проверить мою журналистскость. Её вопрос просто выбил меня из колеи. Ни до неё, ни после мне такого не задавали: «Какие у тебя контакты?» — спросила Юля.

Всё ясно, думаю, журналист — это не тот, кто сносно пишет, а тот, у кого есть информаторы, контакты в сферах, интересных человечеству. Я лихорадочно стал думать, кем могу её удивить. Назову внука Норы Галь, всем известно, что она перевела «Маленького принца», неплохой бы вышел репортаж, да? Судя по тому, что взгляд Юли так и остался блуждать где-то во вселенной, мой контакт её не заинтересовал. Думаю, она была бы рада услышать фамилию Горбачёва или, на худой конец, Немцова. Короче, она сразу поняла, какой из меня журналист, но всё равно решила дать шанс.

Через неделю у меня была польская виза. Я купил билет на поезд Сузор’е. Мы ехали в одном купе с Настей Манцевич. Через вагон от нас в СВ ехал Витя Малишевский — заместитель Юли. Ночью в Бресте вагоны подняли над железнодорожными путями, и мы какое-то время висели в воздухе, пока не поменяли колёса на европейскую колею.

Это было волнительное путешествие. Опять я ехал туда, где буду новый, и боязнь, что я окажусь ху**ый, парализовала мое сознание. Парализованное, оно фиксировало всё что ни попадя. Утренний польский свет, разбудивший меня из-под вагонной шторки. Бетонный столб, у которого мы стоим на остановке варшавского трамвая. На столбах лежит эстакада, над нами едут машины. Вон за вокзалом торчит варшавская московская сталинка. Витя шутит, мы смеёмся. Трамвай везёт нас в Bielany, в одну из квартир Еврорадио. «Drzwi otwarte, proszę wejśc», — приглашает домофон, и мы заходим.

На завтрак кайзэрки с сырной намазкой, теперь она всё время у меня будет ассоциироваться с Польшей. Из кухни квартиры можно выйти в небольшой садик. Гляди ты — садик! Ещё месяц назад я ходил в общий душ с голыми мужиками и ел роллтон, а сейчас завтракаю чуть ли не круассанами, и у меня свой садик (у меня чудесный дом, ага, Земфира).

Позавтракав, мы снова идём на остановку. Польский дядька не успевает на автобус, двери закрываются перед его носом. Он обиженно отворачивается, сердито дышит и не замечает, как водитель открыл дверь за его спиной. Drzwi otwarte, proszę wejśc.

Выходим на пляцы Вильсона, серые дома тридцатых годов, спускаемся в метро и едем до Виляновской. Дальше ещё остановку на трамвае до улицы Медведзя. Здесь офис Еврорадио — частный дом в три этажа, тут тоже свой садик, можно возделывать.

На планёрке Витя выдал мне тему первого репортажа. Политического. В Беларуси назначены парламентские выборы. Ну как выборы? Выборы по-беларуски. Какое-то время на школах повисят красные плакаты, потом откроются дешёвые буфеты, в урны опустят бюллетени и как будто выберут новый парламент. Останется-то всё по-старому. Никакая такая оппозиция в парламент не пройдёт, но сделает вид, что пытается. Впрочем, не очень убедительно. Вот на тему этой неубедительности и должен быть репортаж.

Я должен быть такой хитрой и безжалостной акулой пера и показать, что у объединённых демократических сил нет никакой предвыборной программы. А для этого я звонил политикам и спрашивал, где найти их программу, а они путались и говорили, что она, конечно, есть — на их сайте. И я рыскал по интернету в поисках их сайта и на сайте никакой программы не обнаруживал. Всё это было подано иронично со смешными и нелепыми комментариями политиков.

И всё бы было хорошо, если бы мне нравилась позиция такого тролля. Но мне она не нравилась. Впрочем, большого вреда от моего репортажа тоже не было, как известно, на результат выборов никакие программы и статьи в СМИ в Беларуси не влияют. А так как политического контента в сети тогда было не очень много, то репортаж с радостью перепечатал чуть ли не тут.бай. И Юля решила, что я хороший журналист. В общем, испытательный срок я прошёл.

И начались мои звонки директорам молокозаводов, начальникам ЖЭСов, строителям Островецкой АЭС. Так как мы находились в Варшаве, то все комментарии брали по телефону. Я всегда удивлялся, как эти чиновники, которым только скажешь, что ты с радио, превращались в кроликов, а я — в удава: я мог у них спрашивать всё что угодно. Почему им не приходило в голову меня послать?

Люди на том конце провода были двух видов. Первый — упомянутые чиновники, которые что-то мямлили, и на два слова их комментария я писал два абзаца своих пояснений. Второй — эксперты, комментарии для СМИ были частью их работы. Их можно было не спрашивать, сами наговорят на целый репортаж, а ты только добавишь — «резюмировал знаменитый экономист». Помню то времечко, когда мировой кризис только грянул, а до нас ещё не докатился, и один известный экономист резюмировал мне, что уже через полгода на улицы Минска хлынут толпы безработных, и произойдёт, наконец, падение режима Лукашенки. Сладкие слова. Жаль, не сбылось.

Репортажи давались мне, к сожалению, сложно. Дело не в том, что я не хотел работать, само нежелание можно как-то побороть. Но как побороть то, что ты ріка, яка пливе проти власної течії? Каждое утро я получал тему очередного репортажа и долго собирался в переговорку, звонил «контактам» и молил, чтоб они не сняли трубку. Когда комментарии были записаны, они мне казались такими уродливыми, я не знал, что с ними делать, вертел их и так, и эдак, ходил курить в садик, потом, когда Витя спрашивал, ну что я там так долго, я наскоро собирал репортаж на две-три тысячи знаков. Не то что Понемон — всегда на пять-шесть.

Но никто никогда не говорил мне, что мои репортажи плохи. Никто, впрочем, не говорил, что они хороши. Единственная какая-то реакция на моё существование была, когда мои репортажи перепечатывали другие сайты. Тогда через третьи руки доходило поздравление от Юли или Вити. Ах да, была ещё одна реакция на моё существование — зарплата.

С зарплатой на Еврорадио происходило вот что. Каждый раз сумма была то больше, то меньше, и уловить логику её колебаний было затруднительно. Я бы даже сказал, что логики не было никакой, а потому, немного осмелев, я решил поговорить с Юлей, уточнить, так сказать, наш договор, которого фактически не было. Я ничего не подписывал, кроме платёжных ведомостей. Я был каким-то чуваком, который приезжает в Варшаву, ну, как все журналисты в принципе. А ради чего мы, чёрт побери, работаем? Разве не ради того, чтоб всё было прозрачно и справедливо, чтоб чиновники держали ответ перед гражданами, а наниматели перед работниками, ну вот и давайте начнём с нас. Нет, я не потребовал составить контракт и оплатить взносы в фонд соцобеспечения, я попросил уточнить, как рассчитывается моя зарплата, какая формула и не ошибается ли кто в её расчёте?

Договариваться с власть имущими всегда неприятно. Они стремятся недоговорить, оставить себе побольше рычагов влияния, вспыхивают от возмущения, что им приходится держать ответ перед такой вот тлёй. А с другой стороны, что я такого спросил? Какой график, какие обязанности, какая оплата? Единственные вещи, которые стоит обсудить.

Короче, пришёл я к Юле и говорю: вот я уже несколько месяцев работаю, а зарплата всегда разная. Она говорит: ну ты ж только учишься. Я говорю: ага, мне кажется, я немного научился. Нет, говорит, не научился. Ты то хорошо пишешь, то не очень. Я говорю: а где именно у меня хорошо, где не очень? Эх, да мне бы с Юлей репортаж на эту тему сделать! Она такая: ну типа некогда мне вспоминать, поверь на слово. Ага, говорю, поверю, только как же я научусь, если вы мне не говорите, где лучше, где хуже. Я ведь могу решить, что где хуже, там лучше, и стану плохо писать.

Всё это было произнесено другими, более спокойными словами, но интонация была такой. Юля разозлилась и сказала: ах так, если я хочу чётко знать, за что сколько мне будут платить, то мне же хуже, ведь я по такой системе получу в два раза меньше, мол, она мне набавляет каждый месяц, но раз я такой неблагодарный и т.п. Но какая-то неуверенность звучала в её голосе, и я сказал, давайте рискнём. И мы тут же набросали прайс: репортаж — 50, новость — 10, программа — 30. По истечению первого месяца я получил 600 долларов, в то время как раньше сумма никогда не превышала 400.

Любопытно, что всех журналистов впоследствии перевели на «мою» систему. Видимо, моя борзость помогла изобрести систему оплаты, которая была удобна как мне, так и начальству. Не всегда демократия — это зло. Надо было им меня в администрацию взять, жаль, не додумались.

<…>

И даже те квартиры, что Еврорадио снимало для работников, тоже были какими-то удивительными. Одна была с выходом в сад, я уже говорил. Рядом с метро Wawrzyszew была трёшка в польской хрущёвке. Я занимал там комнату с Винни-Пухами на обоях, спал на матрасе на полу, шкафом мне служил чемодан на колёсиках, который я купил за 20 злотых. По утрам Понемон стучит бритвой по раковине, чистит лезвия от щетины, вечером Волошин, сходив на бокс, сидит на кухне с пакетом замороженных овощей у лица — до этого жаловался, что слабенькие эти польские боксёры. Любвеобильная коллега приводит очередного чувака, и всю ночь слышатся стоны из гостиной. На выходных приезжает Лабадзенка и его длинноволосая жена.

На Пулавской, ближе к радио, квартира диджеев. Они — элита и живут в интерьерах тридцатых годов, в подъезде у них старый лифт, где деревянную дверь надо держать руками, чтоб не открылась между этажами, тогда лифт остановится. 

Через какое-то время из экономии перестанут снимать квартиру с Винни-Пухами, и я несколько смен буду жить на Пулавской. Я выберу комнату с большим окном во двор. До сих пор помню, как сижу напротив окна, читаю «Каренину» и смотрю, как на улице падает снег. «Каренину» я читаю, потому что там про развод. Я думаю, это поможет пережить мой развод. Но там про другой развод. Всё равно приятно читать у окна.